Жуковский Васиилий Андрееевич. Ундина: глава 8-14
|
8 глава О том, что случилось на другой день свадьбы. Свежий утренний луч разбудил новобрачных; блаженством Ясные очи Ундины горели; а рыцарь в глубокой Думе молчал про себя; всю ночь он видел какой-то Странный, мучительный сон: все снилось ему, что хотели Бесы его обольстить под видом красавиц, что в змеев Адских красавицы все перед ним обращались. Проснувшись В страхе, он начал смотреть недоверчиво: тут ли Ундина? Нет ли в ней какой перемены?.. Но было все тихо, Буря кончилась; полный месяц светил, и Ундина Сном глубоким спала, положивши горячую щеку На руку; вольно дышала она, и сквозь сон, как журчанье, Шепот невнятный бродил по жарко раскрывшимся губкам. Видом таким успокоенный, рыцарь заснул, но в другой раз Тот же сон! наконец засияла заря, и проснулися оба. Сон рассказавши, рыцарь просил, чтоб Ундина простила Страх безрассудный ему. Вздохнувши, прекрасную руку С грустью она ему подала, и ни слова; но сладкий, Полный глубокой любовию взгляд, какого дотоле Рыцарь в лазоревых глазках ее не встречал, безответно Выразил все. С довольным сердцем он встал и к домашним Вышел; все трое сидели молча, на лицах их видно Было, что тяжко тревожило их ожиданье развязки; Видно было, что внутренне бога священник молил: да поможет Им защититься от козней врага. Но как скоро явился С ясным лицом новобрачный, то вмиг и у них просияли Души и лица; рыбак и старушка заплакали; к небу Взор благодарный поднял священник. Потом и Ундина Вышла; они хотели пойти к ней навстречу, но стали Все неподвижны: так знакома и так незнакома Им в красоте довершенной она показалась. Священник Первый к ней подошел; но лишь только он руку, чтоб дать ей Благословение, поднял, она ему поклонилась В землю и стала прощенья просить в словах безрассудных, Сказанных ею вчера; потом примолвила: "Добрый Друг, помолись о спасеньи моей души многогрешной". Вставши, она обняла стариков, и то, что сказала Им, было так полно души, так было их слуху Ново и так далеко от всего, что прежде пленяло В ней, не касаясь до сердца, что оба они, зарыдавши, Стали молиться вслух и ее называли небесным Ангелом, дочкой родною; она же с сердечным смиреньем Их целовала; такой и осталась она с той минуты: Кроткой, покорной женою, хозяйкой заботливой, в то же Время девственно чистым, божественно милым созданьем. Рыцарь, старик и старушка, давно уж привыкнув к причудам Детским ее, все ждали, что снова она, как и прежде, Станет проказить, но в этот раз они обманулись: Ангелом тихим осталась Ундина. Священник, любуясь Ею, воскликнул: "Радуйтесь, рыцарь; господь милосердый Вам даровал чрез меня, недостойного, редкое счастье; Будет добро вам и в здешней и в будущей жизни, когда вы Чистым его сохраните. Господь помоги вам обоим", Около вечера с нежностью робкой Ундина, взявши Гульбранда За руку, тихо его повлекла за собою на вольный Воздух. Безоблачно солнце садилось, светя на зеленый Дерн сквозь чащу дерев, за которыми тихо горело Море вдали. Во взорах жены молодой трепетало Пламя любви, как роса на лазурных листках; но, казалось, Грустная тайна уста ей смыкала, порой выражаясь Вздохом невнятным. В молчанье ода вела за собою Рыцаря дале; когда же с ней говорил он, ответа Не было, взор один отвечал; но в этом сердечном Взоре целое небо любви и смиренья лежало. Так подошли напоследок они к лесному потоку... Что же рыцарь увидел? Разлив уже миновался; Мелким ручьем стремился поток. «Он исчезнет К утру совсем, — сказала Ундина, скрывая рыданье, — Завтра кончится все, и тебе уж препятствия боле, Милый, не будет отсель удалиться, как скоро захочешь», — «Вместе с гобою, Ундиночка», — рыцарь ответствовал. «Это В воле твоей, — шепнула она, усмехаясь сквозь слезы. — Друг, я знаю, что ты Ундиночку любишь. Она же Всею душою твоя, и навек. Но, милый, послушай, Перенеси меня на руках на этот зеленый Остров; там приютней. Хотя и самой мне сквозь волны Было б нетрудно туда проскользнуть, но, друг, мне так сладко Быть на руках у тебя. И если нам должно расстаться, То хоть в последние счастьем земным подышу я Здесь у тебя на груди». И, растроган, встревожен, Рыцарь Ундину на руки взял и понес через воду. Было то место знакомо, то был островок, на котором Встретился рыцарь с Ундиною в бурю. Ее опустил он Тихо на шелковый дерн и хотел поместиться с ней рядом, «Нет, не рядом со мной, а против меня ты садися, Милый, — сказала она, — хочу я прежде, чем словом Будешь ответствовать мне, твой ответ в непритворных Взорах твоих заране угадывать. Слушай. Ты должен Знать, уж на деле узнал ты, что есть на свете созданья, Вам подобные видом, но с вами различного свойства. Редко их видите вы. В огне живут саламандры, Чудные, резвые, легкие; в недрах земли, неприступных Свету, водятся хитрые гномы; в воздухе веют Сильфы; лоно морей, озер и ручьев населяют Духи веселые вод. Прекрасно и вольно живется Там, под звонко-кристальными сводами; небо и солнце Светят сквозь них; и небесные звезды туда проницают; Там на высоких деревьях коралловых пурпуром ярким, Темным сапфиром блистают плоды; там гуляешь по мягким, Свежим песочным коврам, узорами раковин пестрых Хитро украшенным; многое, бывшее чудом минувших Лет, облеченное тайным серебряных вод покрывалом, Видится там в величавых развалинах: влага с любовью Их объемлет, в мох и цветы водяные их ря́дит, Пышным венцом тростника их седые главы обвивает. Жители стран водяных обольстительно-милы, прекрасней Самых людей. Случалось не раз, что рыбак, подглядевши Деву морскую — когда, из воды подымался тайно, Пела она и качалась на зыбкой волне, — повергался В хладную влагу за нею. Ундинами чудные эти Девы слывут у людей. И, друг, ты теперь пред собою В самом деле видишь ундину». Гульбранд содрогнулся; Холод по членам его пробежал; неподвижен как камень, Молча и дико смотрел он в лицо рассказчицы милой, Сил не имея очей отвести. Покачав головою, Грустно замолкла она, вздохнула, потом продолжала: «Видом наружным мы то же, что люди, быть может и лучше, Нежели люди; но с нами не то, что с людьми; покидая Жизнь, мы вдруг пропадаем как призрак, и телом и духом Гибнем вполне, и самый наш след исчезает; из праха В лучшую жизнь переходите вы; а мы остаемся Там, где жили, в воздухе, искре, волне и пылинке. Нам души не дано; пока продолжается наше Здесь бытие, нам стихии покорны; когда ж умираем, В их переходим мы власть, и они нас вмиг истребляют; Веселы мы, и нас ничто не тревожит, как птичек В роще, рыбок в воде, мотыльков на лугу благовонном. Все, однако, стремится возвыситься: так и отец мой, Сильный царь в голубой глубине Средиземного моря, Мне, любимой, единственной дочери, душу живую Дать пожелал, хотя он и ведал, что с нею и горе (Всех, одаренных душою, удел) меня не минует. Но душа не иначе дана быть нам может, как только Тесным союзом любви с человеком. И, милый, отныне Я с душою навеки; тебе одному благодарна Я за нее, и тебе ж благодарна останусь, когда ты Жизнь не осудишь мою на вечное горе. Что будет С бедной Ундиной, когда ты покинешь ее? Но обманом Сердце твое сохранить она не хотела. Теперь ты Знаешь все, и, если меня оттолкнуть ты решился, Сделай это теперь же: один перейди на противный Берег; я брошуся в этот поток — он мой дядя; издавна В нашем лесу он свободную, чудную жизнь, как пустынник, Розно с родней и друзьями проводит. Он силен и многим Старым рекам и могучим потокам союзник. Принес он Некогда к жителям хижины здешней меня беззаботным, Ясным, веселым младенцем; и он же ныне отсюда В дом отца моего меня отнесет измененным, живую Душу приявшим созданьем, любящей, скорбящей женою». Дале она говорить не могла; пораженный, плененный, Рыцарь ее обхватил, и на руки поднял, и вынес На́ берег; там и перед небом самим повторил он обет свой; С ней неразлучно жить на земле и делить все земное, В сладком согласии, за руки взявшись, медлительным шагом В хижину оба пошли. И Ундина, глубоко постигнув Благо святое души, перестала жалеть о прозрачном Море и влажных жилищах отцовского чудного царства. 9 глава О том, как рыцарь и его молодая жена оставили хижину. Рыцарь, проснувшись с зарей на другой день, весьма удивился, Видя, что подле него Ундины нет, и снова он начал Думать, что все, происшедшее с ним в последнее время, Было мечта. Но в эту минуту Ундина явилась; Севши к нему на постель, сказала она: «Я ходила В лес проведать, исполнил ли дядя свое обещанье? Все исполнено; воды свои он собрал и снова Лесом бежит одинок, невиди́м и задумчиво шепчет; Всех водяных и воздушных друзей распустил он, и стало Тихо в лесу, и все в порядке по-прежнему; можем, Милый, отправиться в путь, как скоро захочешь». С каким-то Странным чувством, похожим на робость, слушал Ундину Рыцарь: ее родные были ему не по сердцу. Но Ундина своею тихою прелестью снова Сладкий покой возвратила ему; и, любуясь с ней вместе Зеленью берега, так благовонно, свежо и прозрачно Светлою влагой объятого, рыцарь сказал: «Для чего же Так нам спешить отсюда, Ундина? Уже верно не встретим Мы нигде толь мирного счастья, каким насладились В этом краю; пробудем же здесь; никто нас не гонит». — «Что ты, мой друг, прикажешь, то и будет, — сказала с покорным Видом Ундина, — но слушай: моим старикам разлучаться со мною Тяжко и так, а они еще не знают Ундины, Новой, нежной, любящей, смиренной Ундины; я все им Мнится еще, что смиренье мое не надежней покоя Вод; и меня легко позабудут они, как весенний Цвет, как быструю птичку, как светлое облако; дай же, Милый, в тот миг, как навек на земле нам должно расстаться, Скрыть мне от них тобой сотворенную, верную, душу. Если же долее здесь мы пробудем, то буду ль уметь я Так притвориться, чтоб им моя не открылася тайна?» Рыцарь был убежден, и вмиг собралися в дорогу; Снова коня оседлали; священник вызвался с ними В город идти через лес и с рыцарем вместе Ундине Сесть помог на седло. Обнялися; расстались; Ундина Плакала тихо, но горько; добрый рыбак и старушка Выли голосом, глядя за нею вслед и как будто Вдруг догадавшись, какое сокровище в эту минуту В ней потеряли. В грустном молчанье вперед подвигались Путники. Гущи лесной уж достигли они, и прекрасно Было видеть в зеленой тени на разубранном пышно - Гордом коне молодую робкую всадницу, справа Старого патера в белой одежде, а слева, в богатом Пестром уборе, прекрасного рыцаря. Бережно чащей Леса они пробирались. Рыцарь одну лишь Ундину Видел; Ундина ж влажные очи свои в упоенье Новой души на него одного устремляла, и скоро Тихий, немой разговор начался между ними из нежных Взглядов и вздохов. Но вдруг он был прерван каким-то Шепотом странным: шел рядом с священником кто-то четвертый, К ним недавно приставший. Он-то шептал. Как священник, Был он в белом платье, лицо закрывалось каким-то Странным, широким покровом, которого складки, как волны, Падали с плеч и стан обвивали; и ом беспрестанно Их поправлял, закидывал на руку полы, вертелся; Прыгал; но это ему ни идти, ни болтать не мешало. Вот что шептал он в ту минуту, когда молодые Вслушались в речи его: «Уж давно, давно, преподобный, В этом лесу я живу, как у вас говорится, монахом; Правда, я не пощусь, не спасаюсь, а просто мне любо Жить на воле в глуши и в этом белом, волнистом Платье под тенью густою разгуливать. Часто и солнце Чудно сверкает по складкам моим; а когда я кустами Крадусь, бывает такой веселый шорох, что сердце Прыгает...» — «Вы человек замечательный, — молвил священник, — Я бы желал покороче узнать вас». — «А ты кто, когда уж Дело у нас пошло на расспросы?» — сказал незнакомец. «Патер Лаврентий, священник Мариинской пустыни». — «Дельно; Я же, просто сказать, свободный лесной обыватель; Имя мне Струй; ремесла не имею; волен как птица; Нет у меня господина; гуляю, и все тут. Однако Нужно мне кое-что молвить вот этой красавице». С этим Словом он прянул к Ундине, вдруг вырос, и подле Уха ее очутилась его голова. Но Ундина В страхе его оттолкнула, воскликнув: «Поди поскорее Прочь; я более с вами не знаюсь».— «О! о! да какая ж Замужем стала она спесивая! с нами, роднёю, Знаться не хочет! Да кто же, скажи мне, пожалуй, не я ли, Дядя твой, Струй, малютку тебя на спине из подводной Области на́ берег здешний принес? Позабыла?» — «Оставь нас, Именем бога тебя умоляю, — сказала Ундина. — Ты мне страшен; ты сделаешь то, что и муж мой дичиться Станет меня, как скоро увидит с такою роднею». — «Здесь я недаром; хочу проводить вас, иначе едва ли Вам через лес удастся пройти безопасно. А этот Патер уж знает меня; говорит он, что будто Был я в лодке, когда он в воду упал; и, конечно, Был я в лодке; я в эту лодку прянул волною, Вырвал его из нее и на́ берег вынес, чтоб свадьбу Можно было сыграть вам». Ундина и рыцарь при этом Слове взглянули на патера: шел он, как будто в глубокий Сон погруженный, не слыша того, что вблизи говорилось, «Вот и лесу конец, — сказала дяде Ундина, — Помощь твоя теперь не нужна, оставь нас; простимся С миром; исчезни». Струй рассердился; он сделал такую Страшную харю и так глазами сверкнул, что Ундина Громко вскрикнула; рыцарь выхватил меч и хотел им В голову Струя ударить, но меч по волнам водопада С свистом хлестнул, и в воде как будто шипящий Хохот раздался; рыцаря обдало пеной холодной. Патер, вдруг очнувшись, сказал: «Я предвидел, что это С нами случится, лесной водопад был так близко; и все мне Мнилось до си́х пор, что он живой человек и как будто С нами шепчет». И, подлинно, рыцарю на ухо внятно Вот что шептал водопад: «Ты смелый рыцарь, ты бодрый Рыцарь; я силен, могуч; я быстр и гремуч; не сердиты Волны мои; но люби ты, как очи свои, молодую, Рыцарь, жену, как живую люблю я волну...» — и волшебный Шепот, как ропот волны, разлетевшейся в брызги, умолкнул. Кончился лес, и вышли в поле они: там имперский Город лежал перед ними в лучах заходящего солнца. 10 глава О том, как они жили в имперском городе. В этом имперском городе все почитали погибшим Нашего рыцаря, все сожалели о нем, а Бертальда Боле других; она себя признавала причиной Смерти его, и совесть терзала ей сердце, и милый Рыцарев образ глубоко в него впечатлен был печалью. Вдруг он явился живой и женатый, а с ним и свидетель Брака его, отец Лаврентий; весь город нежданным Чудом таким приведен был в волненье; прелесть Ундины Всех поразила, и слух прошел, что в лесу из-под власти Злого волшебника рыцарь избавил ее, что породы Знатной она. Но на все вопросы людей любопытных Рыцарь ответствовал глухо; патер же был на рассказы Скуп, да и скоро в свой монастырь возвратился он; словом, Мало-помалу толки утихли; одной лишь Бертальде Было грустно: скорбя о погибшем, она поневоле Сердцем привыкла к нему и его своим называла. Скоро, однако, она одолела себя; от природы Было в ней доброе сердце, но чувство глубокое долго В нем не могло сохраняться, и здесь легкомыслие было Верным лекарством. Ундину ласкала она, а Ундине, Простосердечной, доброй Ундине, боле и боле Нравилась милая, полная прелести сверстница. Часто Ей говорила она: «Мы, верно, с тобою, Бертальда, Как-нибудь были прежде знакомы, иль чудное что-то Есть между нами; нельзя же, чтоб кто без причины, без сильной, Тайной причины, мог так кому полюбиться, как ты мне Вдруг полюбилася с первого взгляда». И в сердце Бертальды Что-то подобное было, хотя его и смущала Зависть порою. Как бы то ни было, скоро друг с другом Стали они неразлучны, как сестры родные. Но рыцарь Был готов уж в замок Рингштеттен, к истокам Дуная Ехать, и день разлуки, может быть вечной разлуки, Был недалек; Ундина грустила; и вот ей на мысли Вдруг пришло, что Бертальду с собою в замок Рингштеттен Могут они увезти, что на то герцогиня и герцог, Верно, по просьбе ее согласятся. Однажды об этом Рыцарь, Ундина, Бертальда втроем рассуждали. Был теплый Летний вечер, и темною площадью города вместе Шли они; синее небо глубоко сияло звездами; В окнах домов сверкали огни; перед ними ходили Черные тени гуляющих; шум разговоров, слиянье Музыки, пенья, хохота, крика детей наполняли Чудным каким-то говором воздух, и он напоен был Весь благовонием лип, вокруг городского фонтана Густо насаженных. Здесь, от шумной толпы в отдаленье, Близ водоема стояли они, упиваясь прохладой Брызжущих вод, их слушая шум и любуясь на влажный Сноп фонтана, белевший сквозь сумрак, как веющий, легкий Призрак; и их веселило, что так они в многолюдстве Были одни, и все, что при свете казалось столь трудным, Сладилось само собой без труда в тишине миротворной Ночи; и было для них решено, что Бертальда поедет В замок Рингштеттен. Но в ту минуту, когда назначали День отъезда они, подошел к ним, как будто из мрака Вдруг родившийся, длинный седой человек, поклонился Чинно, потом кивнул головою Ундине и что-то На ухо ей прошептал. Ундина, нахмуривши бровки, В сторону с ним отошла, и тогда начался между ними Шепот на страдном каком-то, чужом языке; а Гульбранду В мысли пришло, что он с незнакомцем где-то встречался; Тщетно Бертальда его осыпала вопросами; рыцарь Был как в чаду и все с беспокойством смотрел на Ундину. Вдруг Ундина, захлопавши с радостным криком в ладоши, Кинулась прочь, и блаженством глазки сверкали; с досадой Сморщивши лоб и седой покачав головой, незнакомец Влез в водоем, где вмиг и пропал. Тут решилось сомненье Рыцаря. «Что, Ундина, с тобою смотритель фонтанов Здесь говорил?» — спросила Бертальда. С таинственным видом Ей головкой кивнула Ундина. «В твои именины, Послезавтра, ты это узнаешь, Бертальда, мой милый, Милый друг; я тебя и твоих приглашаю на этот Праздник к себе». Другого ответа не было. Скоро После того они проводили Бертальду и с нею простились. «Струй?» — спросил с содроганьем невольным рыцарь Ундину, С ней оставшись один в темноте перед герцогским домом. «Он, — отвечала Ундина, — премножество всякого вздора Мне насказал; но между прочим открыл и такую Нехотя тайну, что я себя не помню от счастья. Если велишь мне все рассказать сию же минуту, Я исполню приказ твой; но, милый, Ундине большая Радость была бы, когда б ей теперь промолчать ты позволил». Рыцарь охотно на все согласился, и можно ли было В чем отказать Ундине, столь мило просящей? И сладко Было ей в ту ночь засылать; она, забываясь Сном, потихоньку сама про себя с улыбкой шептала: «Ах, Бертальда! как будет рада! какое нам счастье!» 11 глава О том, что случилось на именинах Бертальды. Гости уж были давно за столом, и Бертальда, царица Праздника, в золоте, перлах, цветах, подаренных друзьями Ей в именины, сидела на первом месте, Ундина С правой руки, а рыцарь с левой. Обед уж кончался; Подали сласти; дверь была отперта; в ней теснилось Множество зрителей всякого званья; таков был старинный Предков обычай: каждый праздник тогда почитался Общим добром, и народ всегда пировал с господами. Кубки с вином и закуски носили меж зрителей слуги; Было шумно и весело; рыцарь Гульбранд и Бертальда Глаз не сводили с Ундины; они с живым нетерпеньем Ждали, чтоб тайну открыла она; но Ундина молчала; Было заметно, что с сердца её и с уст, озаренных Ясной улыбкой, было готово что-то сорваться; Но (как ребенок, любимый кусок свой к концу берегущий) Все молчала она, чтоб продлить для себя наслажденье. Рыцарь смотрел на нее с неописанным чувством; Ундина, В детской своей простоте, с своим добродушием, прелесть Ангела божия в эту минуту имела. Вдруг гости Стали ее убеждать, чтоб одела им песню. Сверкнули Ярко ее прекрасные глазки; поспешно схватила Цитру и вот какую песню тихо запела: «Солнце сияет; море спокойно; к брегу с любовью Воды теснятся. Что на душистой зелени брега Светится, блещет? Цвет ли чудесный, посланный небом Свежему лугу? Нет, светлоокий, ясный младенец Там на зеленом дерне играет. Кто ты, откуда, Милый младенец? Как очутился здесь, на чужбине? Ах: из отчизны был он украден морем коварным. Бедный, чего ж ты между цветами с жадностью ищешь? Цвет благовонный жив, но без сердца; он не услышит Детского крика; он не заменит матери нежной. Лучшего в жизни рано лишен ты, бедный младенец. Мимо проехал с свитою герцог; в пышный свой замок Взял он сиротку; там герцогиня благостным сердцем Бедной сиротке мать заменила. Стала сиротка Девою милой, радостью сердца, прелестью взоров; Милую деву промысел божий щедро осыпал Всем... но отдаст ли лучшее в жизни, мать и отца, ей?» С грустной улыбкой цитру свою опустила Ундина; Песня ее растрогала всех, а герцог с женою Плакали. Герцог сказал: «Так точно случилось в то утро, Милая наша сиротка Бартальда, когда милосердый Бог наградил нас тобою; но права певица, не можем Лучшего блага земного тебе возвратить мы, родную Мать и родного отца». Ундина снова запела: «Мать тоскует, бродит, кличет... нет ей ответа; Ищет, ищет, что ж находит? дом опустелый. О, как мрачен, как ужасен дом опустелый, Где дотоле днем и ночью мать в упоенье Целовала, миловала дочку родную! Будет снова заниматься ярко денница; Придут снова дни весенни, благоуханны; Но денница, дни весенни, благоуханны Не утешат боле сердца матери бедной; Все ей чуждо; в целом свете нет ей отрады; Невозвратно все пропало с дочкой родною». — «О Ундина! рада бога открой мне! ты знаешь, Где отец мой и мать; ты этот, этот подарок Мне приготовила. Где они? Здесь? Отвечай мне, Ундина» Взор Бертальды, сверкая, летал по собранью; меж знатных, С ними сидевших гостей выбирала она. Но Ундина Вдруг залилася слезами, к толпе обратилась, рукою Знак подала и воскликнула: «Где вы? явитесь, Найденной дочери вашей отец и мать!» Расступилась С шумом толпа; из средины ее рыбак и старушка Вышли; робко глаза устремили они на Ундину. «Вот она, ваша родная дочь!» — закричала Ундина, Им указав на Бертальду; и с громким рыданьем на шею Бросились к ней старики; но Бертальда с пронзительным криком Их от себя оттолкнула; страх, изумленье, досада Вдруг на лице ее отразились. Какой нестерпимый, Тяжкий удар для ее надменной души, ожидавшей Нового блеска с открытием знатных родителей! Кто же? Кто же эти родители? Нищие!.. В эту минуту В мысль ей пришло, что все то придумано хитро Ундиной С тем, чтоб унизить ее перед светом и рыцарем. «Злая Ложь! обманщица! подкуп!» — вот что твердила Бертальда, Гневно смотря на старушку, да мужа её и Ундину. «Господи боже! — тихонько старушка шептала. — Какое ж Злое созданье стала она! а все-таки сердце Чует мое, что она мне родная». Рыбак же, сложивши Руки, молился, чтоб бог не карал их, послав им такую Дочь; а Ундина, как ангел, вдруг утративший небо, Бледная, в страхе незапном, не ведая, что с ней Делалось, вся трепетала, «Опомнись, Бертальда! Бертальда, Есть ли душа у тебя?» — она повторяла, стараясь Доброе чувство в ней возбудить, но напрасно; Бертальда Точно была вне себя; она в исступленье кричала Криком; рыбак и старушка плакали горько, а гости, Странным явленьем таким изумленные, начали шумно Спорить, кто за Ундину, кто за Бертальду; в ужасный Все пришло беспорядок, и вот напоследок Ундина, С чувством своей правоты, с благородством невинности мирной, Знак подала рукою, и все замолчали. Смиренно, Тихо, но твердо оказала она: «Вы странные люди! Что я вам сделала? Чем раздражила я вас? И за что вы Так расстроили милый мой праздник? Ах, боже! доныне Я о ваших обычаях, вашем безумном, жестоком Образе мыслей не знала, и их никогда не узнать мне. Вижу, что все безрассудно придумано мной; но причиной Этому вы одни, а не я. Хотя здесь наружность Вся на меня, но вы знайте: то, что сказала я, правда. Нет у меня доказательств; но я не обманщица, слышит Бог правосудный меня; а все, что здесь о Бертальде Я говорила, было открыто мне тем, кто в морские Волны младенцем ее заманил, потом на зеленый Берег отнес, где ее и нашел знаменитый наш герцог». — «Слышите ль? — громко вскричала Бертальда. — Она чародейка, Водится с злыми духами; сама при всех признается В этом она». — «О нет, — Ундина воскликнула с чистим Небом невинности в мирных очах, — никогда чародейкой Я не была; мне неведомо адское зло». — «Так бесстыдно Лжет и клевещет она. Ничем нельзя доказать ей Здесь, что рыбак отец мне, а нищая — мать. О! покинем Этот дом и этот город; где я претерпела Столько стыда», — «Нет, Бертальда, — ответствовал герцог, — отсюда Я дотоле не выйду, пока не решится сомненье Наше вполне». То слыша, старушка приблизилась робко К герцогу, низко ему поклонилась и вот что сказала: «Вы, государь, своим высоким герцогским словом Вдруг на разум меня навели. Скажу вам, что если Ваша питомица подлинно дочь нам, то должно, чтоб были Три родимых пятна, как трилиственник видом, под правой Мышкой ее и точно такие же три на подошве Правой ноги. Позвольте, чтоб с нею я вышла». От этих Слов побледнела Бертальда, а герцог велел герцогине Выйти вместе с нею и взять с собою старушку. Скоро назад возвратились они; герцогиня сказала: «Правда правдой; все то, что здесь объявила хозяйка Наша, есть сущая истина: эти добрые люди Точно отец и мать питомицы нашей Бертальды». С этим словом герцог с женой и с Бертальдой и вместе С ними, по воле герцога, старый рыбак и старушка Вышли; гости, кто веря, кто пет, разошлись; а Ундина, Горько, горько заплакав, упала в объятия мужа. 12 глава О том, как рыцарь и Ундина уехали из имперского города. Рыцарь с глубоким чувством любви смотрел на Ундину. «Мною ль, — он думал, — дана ей душа иль нет, но прекрасней Этой души не бывало па свете: она как небесный Ангел». И слезы Ундины с нежнейшим участием друга Он отирал, целуя ей очи, уста и ланиты. Город имперский, который ей стал ненавистен, покинуть Он решился немедля и все велел приготовить К скорому в замок Рингштеттен отъезду. Вот на другой день Рано поутру была подана к крыльцу их повозка; Рыцарев конь и кони его провожатых за нею, Взнузданы, прыгали, рыли копытами землю; уж рыцарь Вышел с своей молодою женой и готов был ей руку Дать, чтоб в повозку ее посадить; но в эту минуту К пим подошла молодая девушка с неводом, в платье Рыбной торговки. «Нам товар твой не нужен, мы едем», — Рыцарь сказал ей. Она заплакала взрыд, и Бертальду В эту минуту узнали Гульбранд и Ундина; поспешно Вместе с нею они возвратилися в дом, и Бертальда Им рассказала, как герцог вчерашним ее поведеньем Был раздражен, как ее от себя отослал, подаривши Ей большое приданое, как старик и старушка, Также богато им одаренные, город того же Вечера вместе покинули. «Сними хотела пойти я, — Так продолжала Бертальда в слезах, — но старик, о котором Все говорят, что он мой отец...» — «Он отец твой, Бертальда, Точно отец, — слазала Ундина, — ты помнишь, как ночью К нам подошел седой человек, твой смотритель фонтанов: Он-то мне все и сказал; меня убеждал он, чтоб в замок Наш Рингштеттен тебя не брала я с собой, и невольно Тайна с его языка сорвалась...» — «Ну, отец мой, когда уж Должен он быть мне отцом, — продолжала Бертальда, — сказал мне Вот что: «Ты с нами не будешь до тех пор, пока не исправишь Гордого сердца; осмелься одна чрез этот дремучий Лес к нам пройти, тогда я поверю, что нашей роднею. Быть желаешь; но скинь богатый убор; рыбаковой Дочерью к нам явися...» И я на все уж; решилась; Что он велел, то и будет; меня, несчастную, целый Свет оставил; бедная дочь рыбака, я в убогой Хижине жизнь безотрадную скрою и скоро умру там С горя. Правда, лес волшебный меня устрашает, Бродят там, слышно, духи, а я так пуглива; но что же Делать? К вам же пришла я затем, чтоб загладить вчерашний Свой проступок признаньем вилы. О! забудьте, простите! Я и так уж несчастна безмерно; вспомните, что́ я Утром вчерашним была, что́ была еще при начале Вашего пира и что́ я теперь...» Опустивши в ладони Голову, плакала горько она, и меж пальцев бежали Слезы. Вся также в слезах, к ней на шею упала Ундина, Долго безгласна была, напоследок сказала: «Ты с нами В замок Рингштеттен поедешь; что положили мы прежде, То и сделаем; только ты будь со мной, как привыкла Быть; говори мне по-прежнему «ты». Вот видишь ли? В детстве Нас обменяли одну на другую; тогда уж мы были Связаны тесно судьбою; сплетем не узел наш сами Так, чтоб уже никогда никакой человеческой силе Не было можно его разорвать. Теперь ты поедешь С нами прямо в Рингштеттен; что ж после, как сестры родные, Мы меж собою разделим, о том успеем, приехав В замок, условиться». То услышав, Бертальда взглянула Робко на рыцаря; милой изгнанницы было не меньше Жаль и ему; и, руку подав ей, вот что сказал он: «Вверьте себя беззаботно сердцу Ундины. А к вашим Добрым родителям мы, по прибытии в замок, отправим Тотчас гонца, чтоб знали они, что сделалось с вами». Под руку взявши Бертальду, ее посадил он в повозку, Рядом с нею Ундину и бодро поехал за ними Рысью и скоком. Повозка летела: скоро имперский Город пропал далеко назади, с ним вместе пропало Там и вес грустное прошлое; весело шла по прекрасной, Людной стране их дорога, и мало ли, долго ли длился Путь их, но вот напоследок в один прекраснейший летний Вечер они приехали в замок Рингштеттен. Был должен Рыцарь заняться хозяйством своим; молодая ж хозяйка Вместе с гостьей пошли осматривать замок. Построен Был на крутой он горе посреди равнин благодатной Швабии: вид из него был роскошный; и по валу вместе, За руки взявшись, гуляли Ундина с Бертальдою; вдруг им Встретился долгий седой человек; Бертальде знакомы Были черты; когда же Ундина, сердито нахмурясь, Знак ему подала, чтоб он удалился, и скорым Шагом, тряся головой, он пошел и пропал за кустами, В мысли пришло ей, что то ночной городской их знакомец Был, смотритель фонтанов. «Не бойся, Бертальда, — сказала Ей Ундина, — уж в этот раз твой несносный фонтанщик; Зла никакого не сделает нам». Тогда рассказала Все о себе Ундина: кто родом она, как Бертальду Струй похитил, как к рыбакам попала Ундина Вместо родной их дочери, словом, все. И сначала В ужас Бертальда пришла от такого рассказа; на сонный Бред походил он; но скоро она убедилась, что была Вое то правда, и только дивилась тому, что в волшебной Сказке, когда-то в детстве рассказанной ей, очутилась Вдруг наяву, живая, сама; все ей в Ундине Стало чуждо; как будто бы дух бестелесный меж ними Вдруг протеснился; ей сделалось страшно. Когда ж, возвратяся, Рыцарь с нежностью обнял Ундину, то было понять ей Трудно, как мог он ласкаться к такому созданью, в котором (После того, что Бертальде сама рассказала Ундина) Виделся ей не живой человек, а какой-то холодный Призрак, что-то нездешнее, что-то чужое душе человека. 13 глава О том, как они жили в замке Рингштеттене. Здесь мы с тобой остановимся, добрый читатель; прости мне, Если тебе о том, что после случилось, не много Буду рассказывать; знаю, что можно бы было подробно Мне описать, как мало-помалу рыцарь наш сердцем Стал от Ундины далек и близок к Бертальде, как стало Сердце Бертальды ему отвечать и час от часу жарче Тайной любовью к нему разгораться, как стали Ундины Он и она дичиться и в ней существо им чужое Видеть, как Ундина плакала, как пробуждали Слезы ее заснувшую совесть Гульбранда, а прежней В нем любви уже пробудить не могли, как порою Жалость его к Ундине влекла, а ужас невольно Прочь отталкивал, сердце ж стремило к Бертальде, созданью С ним однородному... знаю, что это все я умел бы, Добрый читатель, порядком тебе рассказать; но позволь мне Лучше о том позабыть, что так больно душе; испытали Все мы неверность здешнего счастья; ты сам, вероятно, Был им обманут, таков уж земной человеческий жребий. Счастлив еще, когда при разделе житейского был ты Сам назначен терпеть, а не мучить; на свете сем доля Жертвы блаженней, чем доля губителя. Если сей лучший Жребий был твой, читатель, то, может быть, слушая нашу Повесть, ты вспомнишь и сам о своем миновавшем, и тихо Милая грусть тебе через душу прокрадется, снова То, что прошло, оживет, и ты слезу сожаленья Бросишь опять на цветы, которыми так любовался Прежде на прядках своих, давно уж растоптанных. Полно ж, Полно об этом, читатель. Послушай, и с доброй Ундиной То же сбылось, что и с нами со всеми: Ундина страдала. Но и Гульбранд и Бертальда не была веселы. Всякий Раз, когда Ундина хоть мало была несогласна В чем с Бертальдой, последней казалось, что ревность владела Сердцем обиженной бедной жены; и мало-помалу Вид госпожи, причудливо-грубой и гордой, Бертальда С ней приняла; Ундина с грустным незлобием молча Все сносила; а рыцарь всегда стоял за Бертальду. Боле ж всего с недавнего времени вот что согласье Жителей замка стало тревожить: Гульбранд и Бертальда Начали вдруг на всех переходах, во всех закоулках Замка встречать привиденья, о коих дотоле и слуху Не было: белый, седой человек, в котором проказник Дядя Струй Гульбрандом, смотритель фонтанов Бертальдой Узнаны были, стал им повсюду обоим, Бертальде ж Чаще, являться с угрозой, так что Бертальда от страха Стала больна и даже решилась бы замок покинуть, Если б имела где угол какой для приюта; но честный Наш рыбак на письмо Гульбранда, которым тогда же Рыцарь его известил, что Бертальда едет в Рингштеттен, Вот что ответствовал: «Я по воле господа бога Стал одинокий, бедный вдовец; скончалась старушка Женка моя; хоть теперь мне дома и пусто, но лучше Быть хочу я один, чем с Бертальдой; пускай остается С вами, но только чтоб не было худа какого Ундине Милой моей от того; тогда ее прокляну я». Так-то, сколько неволей, столько и волей, осталась В замке Бертальда. Вот однажды случилось, что рыцарь Выехал. Скликав дворовых людей, Ундина велела Камень один огромный поднять и его па колодезь, Вывший на самой средине двора, наложить. «Нам далёко Будет ходить за водою», — заметили слуги. Но с грустным, Ласковым видом, с унылой улыбкой сказала Ундина: «Дети, сама бы за вас я с охотою стала в кувшинах Воду носить; но этот колодезь, поверьте мне, должно, Должно закрыть нам, иль с нами случится большое несчастье». Всем служителям было приятно угодное сделать Доброй своей госпоже; без дальних расспросов огромный Камень был поднят; и он, показалось, как будто бы доброй Волей давшись им в руки, с земли поднялся и как будто Сам рванулся колодезь задвинуть. Но в эту минуту К ним прибежала из замка Бертальда. «Не троньте колодца, — Громко она закричала, — его вода умываньем Лучшим мне служит; его запереть никак не позволю». Но Ундина с своим обычным смиреньем на этот Раз осталася в воле своей непреклонна. «Я в здешнем. Замке хозяйка, — оказала она, улыбаясь прискорбно, — Мне за всем наблюдать; и здесь мне приказывать может Только рыцарь, мой муж и мой господин». — «Посмотрите, — С сердцем вскричала Бертальда, — подумать можно, что этой Бедной, невинной воде самой не хочется с божьим Светом расстаться: как жалко она трепещет и бьется!» В самом деле, чудно кипя и шипя, из-под камня Ключ пробивался, как будто спеша убежать и как будто Что из него исторгнуться силой хотело. Тем с большей Строгостью свой приказ повторила Ундина; охотно Был он исполнен: Ундину любили, а гордость Бертальды Всех от нее удаляла, и каждому было приятно Той угодить, а этой сделать досаду; и камень Крепко-накрепко устье колодца задвинул. Ундина Тихо к нему подошла, над ним задумалась, что-то Пальчиком нежным своим на нем написала, в молчанье Грустном потом посмотрела вокруг себя и, вздохнувши, Медленным шагом в замок пошла. На камне ж остались Видны какие-то странные знаки, которых дотоле Не было там. Ввечеру, когда Гульбранд возвратился В замок Рингштеттен, Бертальда ему в слезах рассказала То, что случилось с колодцем. Сурово взглянул на Ундину Рыцарь; она стояла, головку склоня и печально В землю глава опустив; но однако, собравшися с духом, Вот что шепнула в ответ: «Всегда справедлив господин мой; Он и раба не осудит, не выслушав; тем наипаче Мне, законной жене, он позволит в свое оправданье Слово оказать» — «Говори», — сердито ответствовал рыцарь. «Я бы желала, чтоб был ты один», — сказала Ундина. «Нет, при ней!» — Гульбранд возразил, указав на Бертальду, «Я исполню волю твою, — она продолжала, — Но не требуй того, прошу, умоляю, не требуй». Голос её был так убедителен, очи так нежны, Все в ней являло такую покорность, что в сердце Гульбранда Солнечный луч минувших дней пробежал; он Ундину Дружески за руку взял и в ближнюю горницу с нею Вышел; и вот что ему сказала она: «Уж коварный Дядя мой Струй довольно известен тебе; не один раз встречался Он с тобою здесь в замке; Бертальде же так он Страшен, что может она умереть. Он бездушен, он просто Отблеск стихийный наружного мира; что в жизни духовной Здесь происходит, то вовсе чуждо ему; здесь глядит он Только на внешность одну. Замечая, как ты недоволен Мной иногда бываешь, как я, неразумный младенец, Плачу, как в то же время Бертальду, случайно быть может, Что-нибудь заставляет смеяться, в своем безрассудстве Видит он то, чему здесь и признака нет, колобродит, Злится и в наши дела, незваный, мешается; пользы Нет от того никакой, что ему я грожу и гоняю С сердцем отсюда его; он мне, упрямый, не верит; в бездушной, Бедной жизни своей никогда не будет способен Он постигнуть того, что в любви и страданье и радость Так пленительно сходны, так близко родня, что разрознить Их никакая сила не может: с улыбкою слезы Сладко сливаются, слезы рождают улыбку». И очи, Полные слез, с улыбкой поднявши, она исподлобья Робко смотрела Гульбранду в лицо; и все трепетанье Прежней любви он почувствовал в сердце; Ундина глубоко То поняла, к нему прижалась нежней и в блаженстве Радостных слез продолжала: «Когда словами не можно Нам бестолкового дядю Струя унять, то затворим Вход ему в замок; единственный путь, которым сюда он Может свободно всегда проникать, есть этот колодезь; Он с другими духами здешних источников в ссоре; Царство ж его начинается ниже, вдоль по Дунаю. Вот для чего я на камне, которым колодезь задвинут, Знаки свои написала: они беспокойного дядю Струя власти лишили, и он ни тебя, ни Бертальду Боле не будет тревожить; он камня не сдвинет. Но людям Это легко; ты можешь исполнить желанье Бертальды; Но, поверь мне, она не знает, чего так упрямо Требует; Струй на нее особенно злится. А если Сбудется то, что он предсказал мне (хотя и без всякой Мысли худой от тебя), то и сам ты, мой милый, не будешь Вне опасности». Рыцарь, глубоко проникнутый в сердце Великодушным поступком своей небесной Ундины, Обнял ее с горячностью прежней любви. «Мы не тронем Камня; отныне ж и все, что ты когда ни прикажешь, Будет в замке от всех, как теперь, исполняемо свято, Друг мой Ундиночка». Так ей рыцарь сказал, и Ундина, Руку целуя ему в благодарность за милое, столько Времени им позабытое слово любви, прошептала Робко: «Милый мой друг, ты ныне со мной так безмерно Милостив, ласков и добр, что еще об одном попрошу я. Видишь ли? Ты для меня как светлое лето; в сильнейшем Блеске своем оно иногда себя покрывает Огненно-грозным венцом громовых облаков и владыкой, Истинным богом земли нам является; точно таков ты Кажешься мне, когда, на меня прогневан бывая, Грозно сверкаешь, гремишь и очами и словом; и в этом, Милый, твоя красота, хотя и случится порою Мне, безрассудной, плакать; но слушай, друг мой: воздержен Будь на водах от гневного слова со мною; единым Словом таким меня передашь ты в волю подводных Сродников; мстя за обиду их рода, они невозвратно В море меня увлекут, и там в продолжение целой Жизни я буду под влажно-серебряным сводом в неволе Плакать, и мне уж к тебе не прийти; а если приду я... Боже! то это будет и пуще тебе на погибель. Нет, мой сладостный друг, избавь меня от такого Бедствия». Рыцарь торжественно дал обещанье исполнить Просьбу её, и они с веселым лицом возвратились В горницу, где их Бертальда ждала. Она уж успела Слуг к колодцу послать, чтоб они, но первому знаку Рыцаря, камень свалили с него. «Не протайте камня, — Холодно рыцарь сказал, — и помните все, что Ундина В замке моем одна госпожа, что ее приказанья Святы». При этом слове Бертальда, в лице изменившись, Скрылась. Вот уж и ужина час наступил, а Бертальды Не было. Рыцарь послал за лею, но вместо Бертальды В спальне ее опустевшей нашли записку на имя Рыцаря; вот что стояло в записке: «Вы приняли, рыцарь, В дом свой меня, недостойную дочь рыбака, и о низком Роде своем я безумно забыла; за то в наказанье Доброю волей иду к отцу рыбаку, чтоб, в убогой Хижине скрывшись, о счастье земном не мечтать; наслаждайтесь Долго им вместе с вашей прекрасной супругой». Ундина Сильно была опечалена; рыцаря вслед за Бартальдой Стала она посылать — ее убежденья, однако, Были не нужны; он сам на то был готов. Но в какую Сторону охать за ней? Никто об этом не ведал. Рыцарь сидел на коне и хотел уж свой путь наудачу Выбрать, как вдруг явился пастух и сказал, что Бертальда Встретилась с ним у входа Черной Долины; стрелою Рыцарь пустился туда, не слыша того, что в окошко Вслед за ним кричала Ундина: «Не езди! не езди, Милый! постой! Гульбранд, берегися Черной Долины! Стой! назад! иль, бога ради, позволь мне с собою Ехать!..» Но рыцарь уж был далеко. Ундина поспешно Села сама на коня и одна за ним поскакала. 14 глава О том, как отыскалась Бертальда. Эта долина, в то время слывшая Черной Долиной, Очень близко была от замка, а как называют Нынче ее, неизвестно; тогда ж поселяне ей имя Черной дали за то, что глубоко средь диких утесов, Елями густо заросших, лежала она, что кипучий, Быстрый поток, на скалистом дне ущелья шумевший, Черен меж елей бежал и что небо нигде голубое В мутные воды сто не светило. В сумерки стало Вдвое темней и ужасней меж елей и диких утесов. Рыцарь с трудом пробирался вдоль берега; страшно Было ему за Бертальду, и засветло встретиться с нею Он торопился; но всем сторонам с напряженным вниманьем Взор обращал он, и сердце в нем билось сильней; он со страхом Думал: что будет с нею, если заблудится в этом Диком месте, ночью и в грозу, которая черной, Тяжкой тучей шла на долину? Вдруг показалось Белое что-то ему в потемках, на склоне утеса; Он подумал, что было то платье Бертальды, и шпорить Начал коня; во конь захрапел, уперся и, уши Чутко подняв, не шел ни назад, ни вперед; чтоб напрасно не тратить Времени, рыцарь спрыгнул с седла, к опрокинутой ветром Ели коня привязал и пеший вперед пробираться Начал кустами; он спотыкался; упорные ветви Били его по лицу и как будто нарочно сплетались Сетью, чтоб дале не мог он идти; он ломал их, а небо Тою порою все боле и боле мрачилось, и глухо Гром гремел по горам, и все кругом становилось Странным таким, что он уж и робость чувствовать начал, Глядя на белый образ, к которому ближе и близко Все подходил и который лежал на земле неподвижно. С духом собравшись, к нему наконец подступил он; сначала Сучьями тихо потряс, мечом позвенел — никакого Нет ответа. «Бертальда! Бертальда!» — он начал сначала Тихо, потом все громче и громче кликать — ответа Все ему нет. Наконец закричал он тал громко, что эхо Вместе с ним закричало повсюду: «Бертальда!» — напрасно; То же молчанье. Тогда он к ней наклонился; но было Так уж темно, что, не могши под носом видеть, пригнулся К самой земле он лицом, и в эту минуту сверкнула Яркая молния; все осветилось, и что же б блеске увидел Рыцарь? Под самым лицом его отразилась из черной Тьмы безобразно-свирепая харя, и голос осиплый Взвыл: «Поцелуйся со мной, пастушок дорогой!» Приведенный В ужас, кинулся рыцарь назад; но свирепая харя С визгом и хохотом кинулась вслед. «За чем ты? Куда ты? Духи на воле! назад! убирайся! иль будешь ты нашим!» — Вот что выла она, и длинные руки хватали Рыцаря. «Струй проклятый! — Гульбранд закричал, ободрившись. — Это твои проказы! постой, я тебя поцелую!» Сильно он треснул по харе мечом; она разлетелась В брызги, и рыцарь пеной, шипящей как хохот, был облит Весь с головы до ног; тогда объяснилося, с кем он Дело имел. «Меня удержать он, я вижу, намерен, — Рыцарь громко сказал, — он думает, я испугаюсь Шуток бесовских его и Бертальду бедную брошу Злому духу во власть. Демон бездушный не знает, Как всемогущ человек своей непреклонною волей!» Сам он почувствовал истину слов сих; новая бодрость В нем родилась, и как будто бы счастие с этой минуты Стало с ним заодно: к своему коню возвратиться Он еще не ушел, как уж явственно сделался слышен Жалобный голос Бертальды, зовущей на помощь сквозь шумный Ветер и говор грозы, подходившей час от часу ближе, Он полетел на крик и увидел Бертальду. Из страшной Черной Долины силяся выйти, она по крутому Боку ее тащилася кверху; тут заступил ей Рыцарь дорогу; и как ни твердо, в своей оскорбленной Гордости, прежде решилась она на побег, но встретить Гульбранда Было ей радостно; ужас, испытанный ею в дороге, Сердце ее усмирил, а светлая жизнь в безмятежном Замке так ласково руки к ней простирала, что рыцарь Тотчас ее за собою идти убедил. Но Бертальда Силы почти не имела; Гульбранд с большим затрудненьем Мог ее до коня своего довести; и помочь ей Сесть на седло он хотел, чтоб, коня отвязав, за собою Весть его в поводах; но конь, испуганный Струем, Был как зверь: он злился, храпел, на дыбы подымался, Задом и передом бил; Бертальде даже и близко Было нельзя подойти. Пошли пешком: осторожно Рыцарь спутницу под руку вел, а коня за собою Силой тащил за узду; Бертальда едва подвигала Ноги и как ни боролась с собой, но усталость давила Члены ее как свинец; а буря, удар за ударом Грома, сверкание молнии, шум деревьев во мраке, Злая игра привидений... словом, Бертальда, слияньем Ужасов сих изнуренная, пала на землю; и в то же Время рыцарев конь, как будто взбесившийся, начал Снова метаться и рваться. Рыцарь, боясь чтоб в Бертальду Он не ударил, хотел от нее отойти; но Бертальда С воплем его начала умолять, чтоб остался. На волю ж Злого коня пустить он не смел: он боялся, что этот Дикий зверь, набежав на лежащую, тяжким копытом Грянет в нее: короче, на что решиться, что делать, Рыцарь не знал. И вдруг он обрадован был недалеким Стуком колес: каменистой дорогой, он слышал, тащилась Фура. Гульбранд закричал, чтоб им помогли; грубоватый Голос мужской откликнулся; скоро в потемках мелькнули Две огромные белые лошади, с ними погонщик, Роста огромного, в белом плаще; и фура покрыта Белой холстиной была, как все повозки с товаром. «Стойте, клячи!» — крикнул погонщик, и лошади стали. Он подошел к Гульбранду, который с конем одичалым Все еще бился. «Я вижу, в чем дело, — сказал он, — с моими Белыми то же случилось, когда я в первый раз с возом Этой долиной тащился; здесь гнездится какой-то Бес водяной: он великий проказник, проезжим покоя Нет от него; но мне удалося сведать словечко; Дай-ка шепну я его упрямой этой лошадке На ухо». — «Делай, что хочешь, но только скорее», — воскликнул Рыцарь, кипя нетерпеньем. Погонщик, как слабую ветку, Вытянул шею коню, на дыбы вскочившему; что-то В ухо ему шепнул, и как вкопанный стал он, лишь только Жарко пыхтел, и пар от него подымался. Не время Было Гульбранду расспрашивать, как совершилося чудо; Он убедил погонщика взять в повозку Бертальду, Сам же хотел провожать ее на коне; но усталый Конь едва шевелил ногами. «Садитесь-ка, рыцарь, В фуру и вы, — погонщик сказал, — дорога отсюда По́д гору будет; коня же привяжем сзади — повозки». Рыцарь сел с Бертальдою в фуру, коня привязали Сзади, бичом захлопал погонщик, дернули дружно Лошади, фура поехали. Было темно; утихая, Глухо вдали гремела гроза; в усладительно-мирном Чувстве своей безопасности, в сладком покое, в волшебном Мраке ночи, свободе речей благосклонном, меж ними Скоро сердечный, живой разговор начался: в выраженьях Ласковых рыцарь Бертальде пенял за побег. Торопливо, Трепетным голосом, вся в волненье, Бертальда проступок Свой извиняла, и речи ее таинственно-ясны Были, как свет лампады, когда он во мраке от милой Милому знак подает, что его ожидают. Рыцарь Был в упоенье. Но вдруг пробудил их погонщиков голос. «Клячи, тяните живее! — кричал он, — дружно! беда нам!» Рыцарь поспешно из фуры выглянул — что ж он увидел? Лошади, по брюхо в мутной воде, не шагали, а плыли; Не было видно колес: они, как на мельнице, с шумом, С пеной и с брызгами резали волны; погонщик на козлы Взлез и правил стоймя, и был уж в воде по колено. «Что за дорога такая? — спросил у погонщика рыцарь. — Прямо идет в середину потока». — «Напротив! — погонщик С смехом сказал, — поток идет в середину дороги; Видите сами; это сущий потоп; мы пропали». Подлинно, вся глубина долины кипела волнами; Выше и выше они подымались. «Это злодей наш Струй! утопить нас он хочет, — рыцарь воскликнул, — товарищ, Нет ли и против него у тебя какого словечка?» — «Есть словечко, — погонщик сказал, — да надобно прежде Сведать вам, кто я и как прозываюсь!» — «Не время загадки Нам загадывать, — рыцарь сказал, вода прибывает; Имя твое здесь не нужно». — «А так-то не нужно, — погонщик С диким хохотам гаркнул, — что, просим не гневаться, сам я Струй!» И ужасную харю свою он уставил в повозку... Но повязка уж боле была не повозка, уж были Лошади боле не лошади; все разлетелось, расшиблось В пену, в шипучую воду, и сам погонщик поднялся Страшной волной на дыбы, и коня, который напрасно Рвался и бился, умчал за собой в глубину, и ужасно Начал снова расти и расти, и горой водяною Вырос, и был уж готов на Бертальду и рыцаря, силой Волн увлеченных, упасть, чтоб громадой своей задавить их... Вдруг сквозь шум гармонически-сладостный голос раздался; Вышел из облака месяц, и в свете его над долиной явился Образ Ундины; она погрозила волнам — и, разбившись Пылью, гора водяная, ворча и журча, убежала; В блеске месяца мирно поток заструился; и белым Голубем свеяла тихо Ундина в долину; и, руку Рыцарю вместе с Бертальдой подав, на муравчатый берег Их за собой увела; там они отдохнули; Ундинин Конь был отдан Бертальде; за нею пешком потихоньку Рыцарь с женою пошли; и так возвратились все в замок. Ундина: глава 15-19 | |
|
| |
| Просмотров: 1196 | |