Главная » Cказки народов мира » Арабские сказки

Арабские сказки. 1000 и 1 ночь: Рассказ об Ала-ад-дине Абу-ш-Шамате (ночи 249-260) часть 2

Вот что было с ними. Что же касается Ала-ад-дина, то он продолжал лежать на решетке водохранилища, а что до купца Махмуда аль-Бальхи - то он велел грузить тюки и поехал, и ехал до тех пор, пока не достиг Чащи Львов. И он нашел всех слуг Ала-ад-дина убитыми и обрадовался этому и, спешившись, дошел до водохранилища и пруда. А мулу Махмуда аль-Бальхи хотелось пить, и он нагнулся, чтобы напиться из пруда, и увидел отражение Ала-ад-дина и шарахнулся от него. И Махмуд аль-Бальхи поднял глаза и увидел, что Ала-ад-дин лежит голый, в одной только рубашке и подштанниках. "Кто сделал с тобою такое дело и оставил тебя в наихудшем положении?" - спросил Махмуд. И Ала-ад-дин отвечал: "Кочевники". - "О дитя мое, - сказал Махмуд, - ты откупился мулами и имуществом. Утешься словами того, кто сказал:
Когда голова мужей спасется от гибели, то все их имущество-обрезок ногтей для них. Но спустись, о дитя мое, не бойся беды".
И Ала-ад-дин спустился с решетки водохранилища, и Махмуд посадил его на мула, и они ехали, пока не прибыли в город Багдад, в дом Махмуда аль-Бальхи. И Махмуд "велел свести Ала-ад-дина в баню и сказал ему: "Деньги и тюки - выкуп за тебя, о дитя мое; и если ты будешь меня слушаться, я верну тебе твои деньги и тюки вдвойне".
А когда Ала-ад-дин вышел из бани, Махмуд отвел его в комнату, украшенную золотом, где было четыре портика, и велел принести скатерть, на которой стояли всякие кушанья. И они стали есть и пить, и Махмуд склонился к Ала-ад-дину, чтобы взять у него поцелуй, но Ала-ад-дин поймал поцелуй рукой и воскликнул: "Ты до сих пор следуешь насчет меня твоему заблуждению! Разве я не сказал тебе, что если бы я продавал этот товар другому За золото, я бы, наверное, продал его тебе за серебро?" - "Я даю тебе и товары, и мула, и одежду только ради такого случая, - отвечал Махмуд. - От страсти к тебе я в расстройстве, и от Аллаха дар того, кто сказал:

Сказал со слов кого-то из старцев нам
Абу-Биляль, наставник, что Шарик сказал:
"Влюбленные не могут любовь свою
Лобзаньями насытить без близости",

"Это вещь невозможная, - сказал Ала-ад-дин. - Возьми твое платье и твоего мула и открой мне двери, чтобы я мог уйти".
И Махмуд открыл ему двери, и Ала-ад-дин вышел, и собаки лаяли ему вслед. И он пошел и шел в темноте, и вдруг увидал ворота мечети, и вошел в проход, ведший в мечеть, и укрылся там, - и вдруг видит: к нему приближается свет. И он всмотрелся и увидел два фонаря в руках рабов, предшествовавших двум купцам, один из которых был старик с красивым лицом, а другой - юноша. И Ала-ад-дин услышал, как юноша говорил старику: "Ради Аллаха, о дядюшка, возврати мне дочь моего дяди"; а старик отвечал ему: "Разве я тебя не удерживал много раз, а ты сделал развод своей священной книгой" [273].
И старик взглянул направо и увидал юношу, подобного обрезку луны, и сказал ему: "Мир с тобою!" И Ала-ад-дин ответил на его приветствие, а старик спросил: "О мальчик, кто ты?" - "Я Ала-ад-дин, сын Шамс-ад-дина, старшины купцов в Каире, - отвечал юноша. - Я попросил у отца товаров, и он собрал мне пятьдесят тюков товаров и материй..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести пятьдесят шестая ночь
Когда же настала двести пятьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Алаад-дин сказал: "Мой отец собрал мне пятьдесят тюков товаров и тканей и дал мне десять тысяч динаров, и я отправился и ехал, пока не достиг Чащи Львов. И на меня напали кочевники и забрали мои деньги и тюки; и я вошел в этот город, не зная, где переночевать, и увидал это место и укрылся здесь". - "О дитя мое, - молвил старик, - что ты скажешь, если я дам тебе тысячу динаров, и платье в тысячу динаров, и мула в тысячу динаров". - "За что ты дашь мне это, о дядюшка?" - спросил Ала-ад-дин. И старик сказал: "Этот мальчик, который со мною, сын моего брата, и у его отца никого нет, кроме него, а у меня есть дочь, кроме которой у меня никого не было, и зовут ее Зубейда-лютнистка, и она красива и прелестна. Я выдал ее замуж за этого юношу, и он ее любит, но она ненавидит его, и однажды он не сдержал клятву, трижды поклявшись тройным разводом; и едва только его жена уверилась в этом, она покинула его. И он согнал ко мне всех людей, чтобы я вернул ему жену, и я сказал ему: "Это удастся только через заместителя" [274]. И мы сговорились, что сделаем заместителем какого-нибудь чужеземца, чтобы никто не корил моего зятя этим делом, и раз ты чужеземец - ступай с нами. Мы напишем тебе договор с моей дочерью, и ты проведешь с ней сегодняшнюю ночь, а наутро разведешься с ней, и я дам тебе то, о чем говорил".
И Ала-ад-дин сказал про себя: "Клянусь Аллахом, провести ночь с невестой, в доме и на постели, мне лучше, чем ночевать в переулках и проходах!" - и отправился с ними к кади. И когда кади взглянул на Ала-ад-дина, любовь к нему запала ему в сердце, и он спросил отца девушки: "Что вы хотите?" - "Мы хотим сделать его заместителем этого юноши для моей дочери, - отвечал отец девушки, - и напишем на него обязательство дать в приданое десять тысяч динаров. И если он переночует с нею, а наутро разведется, мы дадим ему одежду в тысячу динаров, а если не разведется, пусть выкладывает десять тысяч динаров".
И они написали договор с таким условием, и отец девушки получил в этом расписку, а затем он взял Ала-аддина с собою и одел его в ту одежду, и они пошли с ним и пришли к дому девушки. И отец ее оставил Ала-ад-дина стоять у ворот дома и, войдя к своей дочери, сказал ей: "Возьми обязательство о твоем приданом - я написал тебе договор с красивым юношей по имени Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат; заботься же о нем наилучшим образом". И потом купец отдал ей расписку и ушел к себе домой.
Что же касается двоюродного брата девушки, то у него была управительница, которая заходила к Эубейделютнистке, дочери его дяди, и юноша оказывал ей милости.
"О матушка, - сказал он ей, - когда Зубейда, дочь моего дяди, увидит этого красивого юношу, она после уже не примет меня. Прошу тебя, сделай хитрость и удержи от него девушку". - "Клянусь твоей юностью, я не дам ему приблизиться к ней", - отвечала управительница, а затем она пришла к Ала-ад-дину и сказала ему: "О дитя мое, я тебе кое-что посоветую ради Аллаха великого; прими же мой совет. Я боюсь для тебя беды от этой девушки; оставь ее спать одну, не прикасайся к ней и не подходи к ней близко". - "А почему?" - спросил Ала-ад-дин. И управительница сказала: "У нее на всем теле проказа, и я боюсь, что она заразит твою прекрасную юность". - "Нет мне до нее нужды", - сказал Ала-ад-дин. А управительница отправилась к девушке и сказала ей то же самое, что сказала Ала-ад-дину. И девушка молвила: "Нет мне до него нужды! Я оставлю его спать одного, а наутро он уйдет своей дорогой".
Потом она позвала невольницу и сказала ей: "Возьми столик с кушаньем и подай его ему, пусть ужинает"; и невольница снесла Ала-ад-дину столик с кушаньем и поставила его перед ним, и Ала-ад-дин ел, пока не насытился, а потом он сел и, затянув красивый напев, начал читать суру Я-Син [275]. И девушка прислушалась и нашла, что его напев похож на псалмы Давида, и сказала про себя: "Аллах огорчил эту старуху, которая сказала, что юноша болен проказой! У того, кто в таком положении, голос не такой. Эти слова - ложь на него".
И потом она взяла в руки лютню, сделанную в землях индийских, и, настроив струны, запела под нее прекрасным голосом, останавливающим птиц в глубине неба, и проговорила такие стихи:

"Люблю газеленка я, чей темен и черен глаз;
Когда он появится, ветвь ивы завидует.
Меня отвергает он, другая с ним счастлива,
То милость господняя: дает, кому хочет, он".

И Ала-ад-дин, услышав, что она проговорила такие слова, запел сам, когда закончил суру, и произнес такой стих:

"Приветствую ту, чей стан одеждою служит ей,
И розы, в садах ланит привольно цветущие",

И девушка встала (а любовь ее к юноше сделалась сильнее) и подняла занавеску; и, увидав ее, Ала-ад-дин произнес такое двустишие:

"Являет луну и гнется она, как ива,
Газелью глядит, а дышит как будто амброй,
И мнится: горе любит мое сердце
И в час разлуки с ним соединится",

И потом она прошлась, тряся бедрами и изгибая бока - творенье того, чьи милости скрыты, и оба они посмотрели друг на друга взглядом, оставившим после себя тысячу вздохов; и когда стрела ее взора утвердилась у него в сердце, он произнес такие стихи:

"Увидев на небе луну, я вспомнил
Ту ночь, когда мы близки с нею были,
Мы оба видели луну, но глазом
Она моим, а я - ее глазами".

А когда она подошла к нему и между ними осталось лишь два шага, он произнес такие стихи:

"Распустила три она локона из волос своих
Ночью темною - и четыре ночи явила нам.
И к луне на небе лицом она обратилася
И явила мне две луны она одновременно".

И девушка приблизилась к Ала-ад-дину, и он сказал: "Отдались от меня, чтобы меня не заразить!" И тогда она открыла кисть своей руки, и кисть ее разделялась надвое и белела, как белое серебро. "Отойди от меня, чтобы меня не заразить, ты болен проказой", - сказала она. И Алаад-дин спросил ее: "Кто тебе рассказал, что у меня проказа?" - "Старуха мне рассказала", - ответила девушка. И Ала-ад-дин воскликнул: "И мне тоже старуха рассказывала, что ты поражена проказой!"
И они обнажили руки, и девушка увидала, что его тело - чистое серебро, и сжала его в объятиях, и он тоже прижал ее к груди, и они обняли друг друга. А потом девушка взяла Ала-ад-дина и легла на спину и развязала рубашку, и у Ала-ад-дина зашевелилось то, что оставил ему отец, и он воскликнул: "На помощь, о шейх Закария, о отец жил!"
И он положил руки ей на бок и ввел жилу сладости в ворота разрыва и толкнул и достиг врат завесы (а он вошел через ворота победы), а потом он пошел на рынок второго дня и недели, и третьего дня, и четвертого, и пятого дня, и увидел, что ковер пришелся как раз по портику, и ларец искал себе крышку, пока не нашел ее.
А когда настало утро, Ала-ад-дин сказал своей жене: "О радость незавершенная! Ворон схватил ее и улетел". - "Что значат эти слова?" - спросила она. И Алаад-дин сказал: "Госпожа, мне осталось сидеть с тобою только этот час". - "Кто это говорит?" - спросила она; и Ала-ад-дин ответил: "Твой отец взял с меня расписку на приданое за тебя, на десять тысяч динаров, и если я не верну их в сегодняшний день, меня запрут в доме кади, а у меня сейчас коротки руки даже для одной серебряной полушки из этих десяти тысяч динаров". - "О господин мой, власть мужа у тебя в руках или у них в руках?" - спросила Зубейда. "Она в моих руках, но у меня ничего нет", - отвечал Ала-ад-дин. И Зубейда сказала: "Это дело легкое, и не бойся ничего, а теперь возьми эти сто динаров; и если бы у меня было еще, я бы, право, дала тебе то, что ты хочешь, но мой отец из любви к своему племяннику перенес все свои деньги от меня в его дом, даже мои украшения он все забрал. А когда он пришлет к тебе завтра посланного от властей..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести пятьдесят седьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что женщина говорила Ала-ад-дину: "А когда он пришлет к тебе завтра посланного от властей, и кади и мой отец скажут тебе: "Разводись!", спроси их: "Какое вероучение позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром?" А потом ты поцелуешь кади руку и дашь ему подарок, и каждому свидетелю ты также поцелуешь руку и дашь десять динаров, - и все они станут говорить за тебя. И когда тебя спросят: "Почему ты не разводишься и не берешь тысячу динаров, мула и одежду, как следует по условию, которое мы с тобою заключили?", ты скажи им: "Для меня каждый ее волосок стоит тысячи динаров, и я никогда не разведусь с нею и не возьму одежды и ничего другого". А если кади скажет тебе: "Давай приданое!", ты ответь: "Я сейчас в затруднении"; и тогда кади со свидетелями пожалеют тебя и дадут тебе на время отсрочку".
И пока они разговаривали, вдруг посланный от кади постучал в дверь, и Ала-ад-дин вышел к нему, и посланный сказал: "Поговори с эфенди, [276] твой тесть тебя требует".
И Ала-ад-дин дал ему пять динаров и сказал: "О пристав, какой закон позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром?" - "По-нашему, это никак не допускается, - ответил пристав, - и если ты не знаешь закона, то я буду твоим поверенным". И они отправились в суд, и кади спросил Ала-ад-дина: "Почему ты не разводишься и не берешь того, что установлено по условию?" И Ала-ад-дин подошел к кади и поцеловал ему руку и, вложив в нее пятьдесят динаров, сказал: "О владыка наш, кади, какое учение позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром, против моей воли?" "Развод по принуждению не допускается ни одним толком из толков мусульман", - отвечал кади. А отец женщины сказал: "Если ты не разведешься, давай приданое - пятьдесят тысяч динаров". - "Дайте мне отсрочку на три дня", - сказал Ала-ад-дин; а кади воскликнул: "Срока в три дня недостаточно! Он отсрочит тебе на десять дней!"
И они согласились на этом и обязали Ала-ад-дина через десять дней либо отдать приданое, либо развестись.
И он ушел от них с таким условием и взял мяса и рису, и топленого масла, и всего, что требовалось из съестного, и отправился домой и, войдя к женщине, рассказал ей обо всем, что с ним случилось. "От вечера до дня случаются чудеса, - сказала ему женщина, - и от Аллаха дар того, кто сказал:

Будь же кротким, когда испытан ты гневом,
Терпеливым - когда постигнет несчастье,
В ваше время беременны ночи жизни
Тяжкой ношей, - они ведь рождают диво"

А потом она поднялась и приготовила еду и принесла скатерть, и они стали есть и пить, и наслаждаться, и веселиться; а после этого Ала-ад-дин попросил ее сыграть какую-нибудь музыку, и она взяла лютню и сыграла музыку, от которой развеселится каменная скала, и струны взывали в помещении: "О любимый", и женщина пела и заливалась.
И так они наслаждались, шутили и веселились и радовались, - и вдруг постучали в ворота.
И женщина сказала Ала-ад-дину: "Встань посмотри, кто у ворот"; и он пошел и открыл ворота и увидел, что перед ним стоят четыре дервиша. "Чего вы хотите?" - спросил он их; и дервиши сказали: "О господин, мы дервиши из чужих земель, и пища нашей души - музыка и нежные стихи. Мы хотим отдохнуть у тебя сегодня ночью, до утра, а потом пойдем своей дорогой, а тебе будет награда от Аллаха великого. Мы любим музыку, и среди нас нет никого, кто бы не знал наизусть касыд, стихов и строф". - "Я посоветуюсь", - сказал им Ала-ад-дин и вошел и осведомил женщину, и она сказала: "Открой им ворота!"
И Ала-ад-дин открыл дервишам ворота и привел их и посадил и сказал им: "Добро пожаловать!", а затем он принес еду; но они не стали есть и сказали: "О господин, наша пища - поминание Аллаха в сердцах и слушание певиц ушами, и от Аллаха дар того, кто сказал:
Желаем мы одного: чтоб встретились мы с тобой, есть-то особенность, животным присущая. Мы слышали у тебя нежную музыку, а когда мы вошли, музыка прекратилась. О, если бы увидеть, кто та, что играла музыку: белая или черная невольница или же дочь родовитых?" - "Это моя жена, - ответил Ала-ад-дин и рассказал им обо всем, что с ним случилось, и сказал: - Мой тесть наложил на меня десять тысяч динаров ей в приданое, и мне дали десять дней отсрочки". - "Не печалься, - сказал один из дервишей, и держи в мыслях только хорошее. Я шейх дервишской обители, и мне подчинены сорок дервишей, над которыми я властвую. Я соберу тебе от них десять тысяч динаров, и ты сполна выплатишь приданое, которое причитается с тебя твоему тестю. Но прикажи жене сыграть нам музыку, чтобы мы насладились и почувствовали бодрость, музыка для некоторых людей - пища, для некоторых - лекарство, а для некоторых - опахало".
А эти четыре дервиша были халиф Харун ар-Рашид, везирь Джафар аль-Бармак, Абу-Новас (аль-Хасан ибн Ханн) [277] и Масрур - палач мести; и проходили они мимо Этого дома потому, что халиф почувствовал стеснение в груди и сказал своему везирю: "О везирь, мы хотим выйти и пройтись по городу, так как я чувствую стеснение в груди". И они надели одежду дервишей и вышли в город и проходили мимо этого дома, и, услышав музыку, захотели узнать истину об этом деле.
И гости Ала-ад-дина проводили ночь в радости и согласии, обмениваясь словами, пока не настало утро, и тогда халиф положил сто динаров под молитвенный коврик, я они попрощались с Ала-ад-дином и ушли своею дорогою.
И женщина подняла коврик и увидела под ним сто динаров и сказала своему мужу: "Возьми эти сто динаров, которые я нашла под ковриком, дервиши положили их, прежде чем уйти, и мы не знали об этом".
И Ала-ад-дин взял деньги и пошел на рынок и купил на них мяса, и рису, и топленого масла, и всего, что было нужно.
А на другой день он зажег свечи и сказал своей жене: "Дервиши-то не принесли десяти тысяч динаров, которые они мне обещали. Это просто нищие".
И пока они разговаривали, дервиши вдруг постучали в ворота. И жена Ала-ад-дина сказала: "Выйди, открой им", - и Ала-ад-дин открыл ворота и, когда они вошли, спросил: "Вы принесли десять тысяч динаров, которые вы мне обещали?" - "О, ничего из них не удалось достать, - отвечали дервиши, - но не бойся дурного: если захочет Аллах великий, мы сварим тебе завтра химический состав [278]. Прикажи твоей жене дать нам послушать музыку, от которой ободрились бы наши сердца, так как мы любим музыку".
И Зубейда сыграла им на лютне музыку, от которой Заплясала бы каменная скала, и они провели время в наслаждении, радости и веселье, рассказывая друг другу разные истории; и когда взошло утро и засияло светом и Заблистало, халиф положил под коврик сто динаров, а потом они простились с Ала-ад-дином и ушли своей дорогой.
И они продолжали ходить к нему таким образом в течение девяти вечеров, и каждый вечер халиф клал под коврик сто динаров. А когда подошел десятый вечер, они не пришли, и причиною их отсутствия было то, что халиф послал за одним большим купцом и сказал ему:
"Приготовь мне пятьдесят тюков тканей, которые привозят из Каира..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести пятьдесят восьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных сказал тому купцу: "Приготовь мне пятьдесят тюков материй, которые приходят из Каира, и пусть цена каждого тюка будет тысяча динаров. Напиши на каждом тюке, сколько он стоит, и пришли мне абиссинского раба".
И купец доставил все, что халиф приказал ему, и потом халиф дал рабу таз и кувшин из золота, и путевые припасы, и пятьдесят тюков, и написал письмо от имени Шамс-ад-дина, старшины купцов в Каире, отца Ала-аддина, и сказал рабу: "Возьми эти тюки и то, что есть с ними, ступай в такой-то квартал, где дом старшины купцов, и спроси, где господин Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат; люди укажут тебе и квартал и его дом".
И раб взял тюки и то, что было с ними, как велел ему халиф, и отправился.
Вот что было с ним. Что же касается двоюродного брата женщины, то он отправился к ее отцу и сказал ему: "Идем сходим к Ала-ад-дину, чтобы развести с ним дочь моего дяди"; и они вышли и пошли с ним и отправились к Ала-ад-дину.
А достигнув его дома, они увидели пятьдесят мулов и на них пятьдесят тюков тканей, и раба, сидевшего на муле, и спросили его: "Чьи это тюки?" - "Моего господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, - ответил раб. - Его отец собрал для него товары и отправил его в город Багдад, и на него напали арабы и взяли его деньги и тюки, и весть об этом дошла до его отца, и он послал меня к нему с другими тюками вместо тех, и прислал ему со мною мула, на которого нагружены пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем, стоящим больших денег, и соболью шубу, и золотой таз и кувшин". - "Это мой зять, и я проведу тебя к его дому", - сказал отец девушки.
А Ала-ад-дин сидел в своем доме сильно озабоченный, и вдруг постучали в ворота. "О Зубейда, - сказал Ала-аддин, - Аллах лучше знает! Поистине, твой отец прислал ко мне посланца от кади или от вали". - "Выйди и посмотри, в чем дело", - сказала Зубейда. И Ала-ад-дин спустился и открыл ворота и увидел своего тестя - старшину купцов, отца Зубейды, и абиссинского раба с коричневым лицом, приятного видом, который сидел на муле.
И раб спешился и поцеловал ему руки, и Ала-ад-дин спросил его: "Что ты хочешь?" И раб сказал: "Я раб господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, сына Шамс-ад-дина, старшины купцов в земле египетской, и его отец послал меня к нему с этим поручением", - и он подал ему письмо; и Ала-ад-дин взял его и развернул, и увидел, что в нем написано:

"О посланье, когда увидишь любимых,
Поцелуй ты сапог и пол перед ними.
Дай отсрочку, не будь ты с ними поспешен,

Ведь и дух мой у них в руках и мой отдых, После совершенного приветствия и привета и уважения от Шамс-ад-дина его сыну Абу-ш-Шамату. Знай, о дитя мое, что до меня дошла весть об убиении твоих людей и ограблении твоего имущества и поклажи, и я послал тебе вместо нее эти пятьдесят тюков египетских тканей, и одежду, и соболью шубу, и таз и кувшин из золота. Не бойся же беды! Деньги - выкуп за тебя, о дитя мое, и да не постигнет тебя печаль никогда. Твоей матери и родным живется хорошо, они здоровы и благополучны и приветствуют тебя многими приветами. И дошло до меня, о дитя мое, что тебя сделали заместителем у девушки Зубейды лютнистки и наложили на тебя ей в приданое пятьдесят тысяч динаров. Эти деньги едут к тебе вместе с тюками и твоим рабом Селимом".
Окончив читать письмо, Ала-ад-дин принял тюки и, обратившись к своему тестю, сказал ему: "О мой тесть, возьми пятьдесят тысяч динаров - приданое за твою дочь Зубейду, и возьми также тюки и распоряжайся ими: прибыль будет твоя, а основные деньги верни мне". - "Нет, клянусь Аллахом, я ничего не возьму, а что до приданого твоей жены, то о нем сговорись с ней", - отвечал купец; и Ала-ад-дин поднялся, и они с тестем вошли в дом, после того как туда внесли поклажу.
И Зубейда спросила своего отца: "О батюшка, чьи это тюки?" И он отвечал ей: "Это тюки Ала-ад-дина, твоего мужа, их прислал ему его отец вместо тех тюков, которые забрали арабы, и он прислал ему пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем, и соболью шубу, и мула, и таз и кувшин из золота, а что касается приданого, то решать о нем предстоит тебе".
И Ала-ад-дин поднялся и, открыв сундук, дал Зубейде ее приданое; и тогда юноша, ее двоюродный брат, сказал: "О дядюшка, пусть Ала-ад-дин разведется с моей женой"; но ее отец ответил: "Это уже больше никак не удастся, раз власть мужа в его руках".
И юноша ушел огорченный и озабоченный, и слег у себя дома, больной, и было в этом исполнение его судьбы, и он умер.
Что же касается Ала-ад-дина, то, приняв тюки, он пошел на рынок и взял всего, что ему было нужно: кушаний, напитков и топленого масла, и устроил пир, как и всякий вечер, и сказал Зубейде: "Посмотри на этих лгунов дервишей: они обещали нам и нарушили обещание". - "Ты сын старшины купцов, и у тебя были коротки руки для серебряной полушки, так как же быть бедным дервишам?" - сказала Зубейда; и Ала-ад-дин воскликнул: "Аллах великий избавил нас от нужды в них, но я больше не открою им ворот, когда они придут к нам!" - "Почему? - сказала Зубейда. - Ведь благо пришло к нам после их прихода, и всякую ночь они клали нам под коврик сто динаров. Мы обязательно откроем им ворота, когда они придут".
И когда свет дня угас и пришла ночь, зажгли свечи, и Ала-ад-дин сказал: "О Зубейда, начни, сыграй нам музыку". И вдруг постучали в ворота. "Встань посмотри, кто у ворот", - сказала Зубейда; и Ала-ад-дин вышел и открыл ворота и увидел дервишей. "А, добро пожаловать, лжецы, входите!" - воскликнул он; и дервиши вошли с ним, и он посадил их и принес им скатерть с кушаньем, и они стали есть и пить, радоваться и веселиться.
А после этого они сказали ему: "О господин наш, наши сердца заняты тобою: что у тебя произошло с твоим тестем?" - "Аллах возместил нам превыше желания", - ответил Ала-ад-дин; и дервиши сказали: "Клянемся Аллахом, мы за тебя боялись".
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Двести пятьдесят девятая ночь
Когда же настала двести пятьдесят девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что дервиши сказали Ала-ад-дину: "Клянемся Аллахом, мы за тебя боялись, и нас удерживало лишь то, что у нас в руках не было денег". - "Ко мне пришла помощь от моего господа, и мой отец прислал мне пятьдесят тысяч динаров и пятьдесят тюков тканей, ценою каждый в тысячу динаров, и платье, и соболью шубу, и мула, и раба, и таз и кувшин из золота, и между мной и моим тестем наступил мир, и жена моя мне принадлежит по праву, и хвала Аллаху за все это", - ответил Ала-ад-дин.
А затем халиф поднялся, чтобы исполнить нужду, и везирь Джафар наклонился к Ала-ад-дину и сказал ему: "Соблюдай пристойность: ты находишься в присутствия повелителя правоверных". - "Что я сделал непристойного в присутствии повелителя правоверных и кто из вас повелитель правоверных?" - спросил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: "Тот, кто разговаривал с тобой и поднялся, чтобы исполнить нужду, - повелитель правоверных, халиф Харун ар-Рашид, а я - везирь Джафар, а это - Масрур, палач мести, а это Абу-Новас аль-Хасан ибн Хани. Обдумай разумом, о Ала-ад-дин, и посмотри: на расстоянии скольких дней пути Каир от Багдада?" - "Сорока пяти дней", - ответил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: "Твои тюки отняли у тебя только десять дней назад, так как же весть об этом достигла до твоего отца и он собрал тебе тюки, которые покрыли расстояние сорока пяти дней в эти десять дней?" - "О господин мой, откуда же это пришло ко мне?" - спросил Ала-ад-дин. "От халифа, повелителя правоверных, по причине его крайней любви к тебе", - ответил Джафар.
И пока они разговаривали, халиф вдруг вошел к ним. И Ала-ад-дин поднялся и поцеловал перед ним землю и сказал: "Аллах да сохранит тебя, о повелитель правоверных, и да сделает вечной твою жизнь и да не лишит людей твоих милостей и благодеяний!" — "О Ала-ад-дин, — молвил халиф, — пусть Зубейда сыграет нам музыку ради сладости твоего благополучия". И Зубейда играла им на лютне музыку, чудеснейшую среди всего существующего, пока не возликовали каменные стены и не воззвали струны в комнате: "О любимый!"
И они провели ночь до утра в самом радостном состоянии, а когда наступило утро, халиф сказал Ала-ад-дину: "Завтра приходи в диван" [279], и
Ала-ад-дин ответил: "Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, если захочет Аллах великий и ты будешь в добром здоровье!" Ала-ад-дин взял десять блюд и, положив на них великолепный подарок, пошел с ними на другой день в диван; и когда халиф сидел на престоле в диване, вдруг вошел в двери дивана Ала-ад-дин, говоря такие стихи:
 
"Приветствует пусть удача тебя в день всякий
С почетом, хоть завистник недоволен.
И будут дни твои всегда пусть белы,
А дни врагов твоих да будут черны".
 
"Добро пожаловать, о Ала-ад-дин", — сказал халиф и Ала-ад-дин ответил: "О повелитель правоверных, пророк — да благословит его Аллах и да приветствует! — принимал подарки, и эти десять блюд с тем, что есть на них, — подарок тебе от меня". И халиф принял от него это и велел дать ему почетную одежду и сделал его старшиной купцов и посадил его в диване, и когда он там сидел, вдруг вошел его тесть, отец Зубейды.
И, увидев, что Ала-ад-дин сидит на его месте и на нем почетная одежда, он сказал повелителю правоверных: "О царь времени, почему этот молодец сидит на моем месте?" — "Я назначил его старшиной купцов, — сказал халиф. — Должности жалуются на срок, а не навеки, и ты отстранен". — "От нас и к нам идет благо! — воскликнул отец Зубейды. — Прекрасно то, что ты сделал, о повелитель правоверных, и да поставит Аллах лучших из нас властителем наших дел. Сколько малых стало великими!" Потом халиф написал Ала-ад-дину грамоту и дал ее вали, и вали отдал грамоту факелоносцу, и тот возгласил в диване: "Нет старшины купцов, кроме Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата! Его слова должно слушать и хранить к нему почет, и ему подобает уважение и почтение и высокое место"
А когда диван разошелся, вали пошел с глашатаем перед Ала-ад-дином, и глашатай кричал: "Нет старшины купцов, кроме господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата" И они ходили с ним кругом по площадям Багдада, и глашатай кричал и говорил: "Нет старшины купцов, кроме господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата"
А когда наступило утро, Ала-ад-дин открыл для раба лавку и посадил его в ней продавать и покупать, а что касается самого Ала-ад-дина, то он каждый день садился на коня и отправлялся в должность, в диван халифа..."
И Шахерезаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Ночь, дополняющая до двухсот шестидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот шестидесяти, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Ала-ад-дин садился верхом и отправлялся в должность, в диван халифа.
И случилось однажды, что он сидел, как всегда, на своем месте, и когда он сидел, вдруг кто-то сказал халифу "О повелитель правоверных, да живет твоя голова после такого то твоего сотрапезника, — он преставился к милости Аллаха великого, а твоя жизнь да будет вечна". — "Где Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат?" — спросил халиф, и Ала ад дин предстал перед ним, и халиф, увидев Ала ад-дина, наградил его великолепной одеждой, сделал его своим сотрапезником и предписал выдавать ему содержание в тысячу динаров каждый месяц, и Ала-ад-дин жил у халифа, разделяя его трапезы.
И случилось так, что в один из дней он сидел, как всегда, на своем месте, служа халифу, и вдруг вошел в диван эмир с мечом и щитом и сказал: "О повелитель правоверных, да живет твоя голова после главы шестидесяти [280], — он умер в сегодняшний день". И халиф велел дать Ала-ад-дину почетную одежду и назначил его главой шестидесяти, на место умершего.
А у главы шестидесяти не было ни жены, ни сына, ни дочери, и Ала-ад-дин пошел и наложил руку на его имущество; и халиф сказал Ала-ад-дину: "Похорони его в земле и возьми все, что он оставил из денег, рабов, невольниц и слуг".
А затем халиф взмахнул платком, и диван разошелся, и Ала-ад-дин вышел, и у его стремени был начальник Ахмед-ад-Данаф — начальник правой стороны у халифа, со своими сорока приспешниками, а слева от Ала-ад-дина был Хасан Шуман, начальник левой стороны у халифа, со своими сорока приспешниками.
И Ала-ад-дин обернулся к Хасану Шуману и его людям и сказал: "Будьте ходатаями перед начальником Ахмедом-ад-Данафом, — может быть, он примет меня в сыновья по обегу Аллаху". И начальник принял его и сказал: "Я и мои сорок приспешников будем ходить перед тобою в диван каждый день".
И Ала-ад-дин оставался на службе у халифа в течение нескольких дней, и в какой-то день случилось, что Ала-аддин вышел из дивана и пошел к себе домой, отпустив Ахмеда-ад-Данафа и тех, кто был с ними, идти своей дорогой. И он сел со своей женой Зубейдой-лютнисткой и зажег свечи, и после этого она поднялась, чтобы исполнить нужду, а Ала-ад-дин сидел на месте. И вдруг он услышал великий крик, и поспешно поднялся, чтобы посмотреть, кто это кричал, и увидел, что кричала его жена Зубейда-лютнистка и что она лежит на земле. И Ала-аддин положил руку ей на грудь, и оказалось, что она мертва.
А дом ее отца был перед домом Ала-ад-дина, и отец услышал ее крики и спросил: "В чем дело, господин мой Ала-ад-дин?" — "Да живет твоя голова, о батюшка, после твоей дочери Зубейды, — ответил Ала-ад-дин, — но уважение к мертвому, о батюшка, состоит в том, чтобы Зарыть его".
И когда настало утро, Зубейду схоронили в земле, и Ала-ад-дин стал утешать ее отца, а отец утешал Ала-аддина.
Вот что было с Зубейдой-лютнисткой. Что же касается Ала-ад-дина, то он надел одежды печали и удалился из дивана, и глаза его стали плачущими, а сердце печальным.

1000 и 1 ночь: Рассказ об Ала-ад-дине Абу-ш-Шамате (ночи 262-270)


Источник: http://www.fairy-tales.su
Категория: Арабские сказки | Добавил: 14.02.2012
Просмотров: 1024 | Рейтинг: 0.0/0