Родари Джанни. Джельсомино в Стране Лгунов: глава 16-21
|
Глава шестнадцатая в которой Бананито становится министром и тут же впадает в немилость Начальник стражи вовсе не был глупцом. Напротив, он был хитрым пройдохой. «За этого человека, – рассуждал он, сопровождая Бананито в королевский дворец, – можно получить столько золота, сколько он весит. Даже, может быть, на несколько центнеров побольше. Сундук у меня достаточно глубок, так почему бы не отправить в него несколько мешков золота? Ведь места оно не пролежит… Король наверняка щедро наградит меня». Но надежды его не оправдались. Король Джакомоне как только узнал, в чем дело, повелел немедленно привести к нему художника. А с начальником стрижи обошелся весьма сурово и, лишь отпуская его, изрек: – За то, что ты нашел этого человека, жалую тебе Большую Фальшивую медаль! «Как же, нужна мне твоя медаль… – проворчал начальник стражи, – у меня их уже две дюжины, и все картонные. Будь у меня дома хромоногие столы, можно было бы подкладывать эти медали под их ножки, чтоб не шатались». Пусть себе начальник стражи бормочет все, что ему хочется. Оставим его в покое и посмотрим лучше, как встретились Бананито и король Джакомоне. Художник ничуть не растерялся в присутствии столь высокой особы и спокойно ответил на все его вопросы. 180 Разговаривая с Джакомоне, Бананито любовался его прекрасным оранжевым париком, который сиял на голове короля, словно груда апельсинов на прилавке. – Что это ты так разглядываешь? – спросил король. – Ваше величество, я любуюсь вашими волосами. – Гм! А ты мог бы нарисовать такие же хорошие волосы? – Джакомоне вдруг загорелся надеждой, что Бананито нарисует волосы прямо на его лысине, они станут настоящими и их не придется убирать на ночь в шкаф. – Столь же прекрасные, конечно, нет! – ответил Бананито, думая доставить королю удовольствие этим комплиментом. В глубине души он немного сочувствовал ему, как всякому человеку, страдающему из‑за своей лысины. Ведь столько людей обрезают волосы только для того, чтобы не причесывать их. К тому же о людях не судят по цвету волос. Будь у Джакомоне самые настоящие черные волнистые кудри, все равно он остался бы таким же пиратом и негодяем, каким был. Джакомоне горестно вздохнул и решил, что велит расписать свою лысину в другое время. «Лучше, пожалуй, – подумал он, – сначала использовать его как‑нибудь иначе. Можно, например, с его помощью прослыть в истории великим королем!» – Я назначаю тебя, – сказал он художнику, – министром зоологического сада. Около дворца есть чудесный парк, но в нем нет никаких зверей. Ты должен нарисовать их. И смотри никого не забудь, иначе… «По правде говоря, лучше уж быть министром, чем сидеть в тюрьме», – рассудил Бананито. И еще до захода солнца, на глазах у изумленных зрителей, он нарисовал сотни различных животных, которые тут же оживали. Это были львы, тигры, крокодилы, слоны, попугаи, черепахи, пеликаны… И еще были собаки, много‑много собак – дворняжки, лайки, борзые, таксы, пудели… Все они, к великому ужасу придворных, громко лаяли. – Чем только все это кончится? – перешептывались придворные. – Его величество позволяет собакам лаять! Это же против всяких законов! Наслушавшись собачьего лая, народ, чего доброго, наберется опасных мыслей! Но Джакомоне распорядился не беспокоить Бананито и разрешил ему делать все, что он захочет. Поэтому придворным оставалось только давиться от злости. Животные, по мере того как Бананито создавал их, занимали свои места в клетках. В бассейнах теперь плавали белые медведи, тюлени и пингвины, а по аллеям бегали сардинские ослики, те самые, на которых обычно катают в парках детей. В этот вечер Бананито не вернулся в свою каморку. Король отвел ему комнату в своем дворце. Опасаясь, как бы художник не сбежал, Джакомоне приставил к нему на ночь десять стражников. На другой день, когда Бананито нарисовал всех животных, какие есть на свете, и в зоопарке уже больше нечего было делать, король назначил его министром съестных припасов (или, как он выразился, министром канцелярских товаров). Перед воротами дворца поставили стол с кистями и красками и посадили за него Бананито. А горожанам сказали, что они могут просить у художника любое кушанье, какое только захотят. Вначале многие попали впросак. Просили, например, у Бананито чернил, подразумевая хлеб (как и полагалось по «Словарю Лгунов»), – художник и рисовал бутылку чернил, да еще поторапливал: – Ну, кто там следующий? – На что она мне?! – восклицал злополучный проситель. – Я же не могу ни съесть, ни выпить эти чернила! Так что очень скоро люди поняли: хочешь получить от Бананито что‑либо, называй вещи настоящими именами, хоть они и запрещены. Придворные просто из себя выходили от возмущения. – Куда же это годится?! Чем дальше, тем хуже! – шипели они, позеленев от злости. – Это плохо кончится! Еще немного, и люди перестанут лгать! Что стряслось с нашим королем? А король Джакомоне все ждал, когда к нему явится мужество, чтобы попросить художника нарисовать настоящие волосы. «Тогда можно будет не бояться ветра», – думал он и тем временем позволял Бананито делать все, что ему заблагорассудится. Придворные были вне себя от негодования. Королевские генералы – те тоже не находили места от ярости. – В кои‑то веки в наших руках оказался такой человек, как этот художник, и что же? Как мы его используем? Яичницы, цыплята, мешки жареной картошки, горы шоколада… Пушки нам нужны, пушки! Тогда мы создадим непобедимую армию и раздвинем границы нашего государства! Один самый воинственный генерал отправился к королю и рассказал ему об этих планах. У старого пирата Джакомоне закипела кровь. – Пушки! – обрадовался он. – Конечно, пушки! И корабли, самолеты, дирижабли… Клянусь рогами дьявола! Позвать сюда Бананито! Уже много лет подданные не слышали, чтобы король вспоминал рога дьявола. Это было его самое любимое ругательство в те времена, когда он, стоя на капитанском мостике, воодушевлял своих пиратов ринуться на абордаж какого‑нибудь беззащитного судна. Тотчас же прекратили раздачу съестного и привели Бананито к Джакомоне. Слуги уже развесили на стенах комнаты географические карты и приготовили коробку с флажками, чтобы отмечать места будущих сражений и побед. Бананито спокойно выслушал все, что ему сказали, не прерывая разгоревшихся вокруг него споров. Но когда ему вручили бумагу и карандаш, чтобы он тут же, без промедления, начал отливать пушки, Бананито взял большой лист бумаги и огромными буквами написал на нем только одно слово: «Нет!» Затем он пронес этот лист по всему залу, чтобы все увидели его ответ. – Синьоры, – сказал он затем, – хотите кофе? Пожалуйста, в одну минуту я приготовлю вам его. Хотите лошадей, чтобы поохотиться на лисиц? Могу нарисовать вам самых лучших чистокровных скакунов. Но о пушках лучше забудьте. Пушек вы никогда от меня не получите! Вот когда разразился настоящий скандал! Все закричали, зашумели, застучали кулаками по столу. Только один Джакомоне, чтобы не ушибить руку, подозвал слугу и стукнул по его спине. – Голову! Отрубить ему сейчас же голову! – кричали придворные со всех сторон. – Лучше сделаем так, – рассудил Джакомоне. – Пока что не будем лишать его головы. Дадим ему время привести ее в порядок. По‑моему, ясно как день, что этот человек не в своем уме. Наверное, именно поэтому он и рисует такие прекрасные картины. Посадим‑ка его на некоторое время в сумасшедший дом. Придворные стали было ворчать, что это слишком мягкое наказание. Но они понимали: Джакомоне еще надеется обзавестись настоящими волосами – и умолкали. – Пока же, – продолжал Джакомоне, – запретить ему рисовать! Так Бананито тоже оказался в сумасшедшем доме. Художника посадили в отдельную палату и не оставили ему ни бумаги, ни карандаша, ни кисти, ни красок. В палате не нашлось даже ни кусочка кирпича или мела, потому что стены были обиты войлоком. И так как Бананито оставалось рисовать только кровью, то он решил отложить на время работу над своими шедеврами. Он растянулся на скамье, закинул руки за голову и стал смотреть в потолок. Потолок был совершенно белый, но Бананито видел на нем чудесные картины – те, которые он непременно напишет, едва только окажется на свободе. А в том, что он будет освобожден, Бананито нисколько не сомневался. И он был прав, потому что кое‑кто уже позаботился о его спасении. Вы, конечно, догадались, что это был Цоппино. Глава семнадцатая в конце которой Цоппино снова становится рисунком Когда в доме Бенвенуто‑не‑присядь‑ни‑на‑минуту, где Джельсомино лечил свое колено, узнали, что художник Бананито сделался министром, котенок решил отправиться к нему, чтобы подать прошение об освобождении тетушки Панноккьи и Ромолетты. Но, к сожалению, опоздал. Когда он добрался до дворца, художника там уже не было. – Хочешь взглянуть на Бананито, – посмеиваясь, сказал ему стражник, – так ступай в сумасшедший дом. Правда, еще не известно, пустят ли тебя туда. Разве только если ты тоже не в своем уме. Цоппино долго соображал, притвориться ли ему помешанным, чтобы попасть в сумасшедший дом, или лучше поискать туда какую‑нибудь другую дорогу. – Ну, лапки мои, выручайте, – сказал он наконец, – теперь вчетвером вам будет немного полегче карабкаться по стенам. Сумасшедший дом, вернее сумасшедшие помещались в мрачном, похожем на замок здании, окруженном глубоким рвом с водой. Цоппино пришлось принять небольшую ванну. Он бросился в воду, переплыл ров, вскарабкался по стене, юркнул в первое же открытое окошко и очутился на кухне. Все повара и слуги в это время спали, и тут был только маленький поваренок, которому велели вымыть пол. Увидев Цоппино, он закричал: – Брысь! Брысь! Вон отсюда, противный котенок! Пора бы уже знать, что здесь не бывает объедков! Несчастный поваренок вечно страдал от голода и съедал все кухонные отходы до последней рыбной косточки. Поэтому он и поспешил выгнать котенка. В страхе, что тот утащит у него что‑нибудь, поваренок открыл дверь и выпустил его в коридор. Направо и налево нескончаемо тянулись палаты сошедших с ума, а точнее говоря, совершенно здоровых заключенных. Вся их болезнь состояла лишь в том, что они неосторожно сболтнули где‑то правду и попались при этом ищейкам Джакомоне. Некоторые палаты были без дверей и отделялись от коридора лишь толстой железной решеткой; другие, напротив, имели тяжелые железные двери с маленькими окошками для передачи пищи. Заглянув в одно из этих окошек, Цоппино увидел семерых котов тетушки Панноккьи и, что удивило его гораздо больше, своего старого знакомого Тузика. Коты спали вповалку прямо друг на друге и видели, должно быть, прекрасные сны. У Цоппино не хватило мужества разбудить их, тем более что в этот момент он все равно ничем не мог им помочь. В той же палате, как вы знаете, сидел и Калимеро Денежный Мешок. Калимеро не спал и, увидев Цоппино, стал умолять его: – Приятель, раздобудь‑ка мне мышку, а? Ведь ты разгуливаешь на свободе! Одну‑единственную мышку! Как давно уже я не держал в своих когтях мыши! «Вот это настоящий сумасшедший!», – подумал Цоппино и закрыл окошко. Он не был знаком с Калимеро. В конце коридора находилась самая большая палата, в которой было заперто человек сто. Среди них были и тетушка Панноккья с Ромолеттой. Если бы в палате горел свет, Цоппино увидел бы их. А если б к тому же тетушка Панноккья не спала, она непременно схватила бы Цоппино за хвост по своей старой привычке. Но свет не горел, и тетушка Панноккья спала крепким сном. Цоппино на цыпочках пробрался через палату и вышел на лестницу, которая вела наверх. Там после долгих поисков он отыскал наконец палату, в которую упрятали Бананито. Художник спокойно спал, закинув руки за голову, и видел во сне великолепные картины, которые ему предстояло написать. Но в одной из этих картин вдруг образовалась дыра, из чудесного букета цветов вдруг выглянула кошачья мордочка и громко мяукнула. Бананито проснулся, взглянул на дверь и сразу же вспомнил, что он – в сумасшедшем доме. Но окошко в двери было приоткрыто, и в нем виднелась голова мяукающего Цоппино. – Бананито! Бананито! Ну и крепко же ты спишь! – Вот чудеса! Голову даю на отсечение, что эти усы принадлежат Цоппино! – Проснись, говорят тебе! Это я, Цоппино! Да, это я, и даже лапка, которую ты мне сделал, со мною Она действует превосходно. Говоря это, Цоппино изловчился, пролез в окошко и прыгнул в палату. – Я пришел, чтобы выручить тебя. – Спасибо, милый Цоппино, но как? – Еще сам не знаю. Хочешь, украду ключи у сторожей? – Но они могут проснуться. – Хочешь, прогрызу в двери дырку? – Эх, будь у тебя сверла вместо зубов, – может быть, и удалось бы… Нет, знаешь, что нам нужно? – Что? – Напильник! Достань мне напильник, а об остальном я сам позабочусь. – Есть! Я мигом разыщу тебе его! Бегу! – Все можно было бы сделать гораздо быстрее, – остановил его Бананито, – я мог бы просто нарисовать напильник, но эти канальи не оставили мне даже огрызка карандаша! – Так зачем же дело стало! – воскликнул Цоппино. – Вот тебе мои лапки! Или ты забыл, что они из мела и масляной краски? – Это верно… Но ведь они станут короче… Цоппино и слышать ничего не хотел: – Пустяки! Нарисуешь мне потом новые! – Так как же выбраться из палаты? – Нарисуй напильник! – А как спуститься вниз? – Нарисуй парашют! – А как перебраться через ров? – Нарисуй лодку! Когда Бананито кончил рисовать все, что требовалось для побега, лапка Цоппино превратилась в крохотную культяпку. – Видишь, – засмеялся Цоппино, – как хорошо, что я не изменил себе имя. Хромоножкой был, хромоножкой и остался. – Давай я нарисую тебе новую лапу, – предложил Бананито. – Сейчас некогда. Надо успеть, пока не проснулись сторожа. И Бананито принялся за работу. К счастью, он нарисовал такой острый напильник, что тот врезался в железо, как нож в масло. Через несколько минут в дверях уже зияло большое отверстие; через него наши друзья выбрались в коридор. – Зайдем за тетушкой Панноккьей и Ромолеттой, – предложил Цоппино, – да и котов не стоило бы забывать. Но скрежет напильника все‑таки разбудил сторожей. Чтобы навести порядок, они стали обходить ru‑латы. Бананито и Цоппино услышали их тяжелые размеренные шаги, раздававшиеся в соседнем коридоре. – Нужно добраться до кухни, – сказал Цоппино, – раз уж не можем убежать все вместе, удерем хотя бы вдвоем. На свободе от нас будет больше проку, чем здесь. Едва они появились на кухне, как голодный поваренок снова напустился на Цоппино: – Я же только что выгнал тебя, бесстыжий обжора! А ты опять норовишь отнять у меня последние объедки! Ну, быстро! Вот окно – полезай в него! А утонешь, так туда тебе и дорога! Он был так сердит и встревожен, что даже не обратил внимания на Бананито. Бедного поваренка беспокоил только кот, который, по его мнению, мог оставить его без ужина. Бананито пристегнул парашют, приготовил лодку и взял на руки Цоппино: – Ну, в дорогу! – Да, да! В дорогу! В дорогу! И больше тут не показывайтесь! – проворчал поваренок. Только когда беглецы скрылись, он заподозрил что‑то неладное. – А этот другой, кто бы это мог быть? – стал соображать он, схватившись за голову. И чтоб не навлечь на себя беды, решил притвориться, будто ничего не видел и ничего не слышал. Затем поваренок откопал в куче очистков капустную кочерыжку, и урча от удовольствия, вцепился в нее зубами. Не прошло и десяти минут, как бегство Бананито было обнаружено. Сторожа высовывались из окон сумасшедшего дома и кричали: – Караул! Караул! Сбежал буйнопомешанный! Как раз в это время Бананито и Цоппино, пригнувшись к самому дну лодки и гребя руками, переплыли через ров. Но не уйти бы им от преследователей, если б на том берегу их не ждал со своей тележкой Бен‑венуто‑не‑присядь‑ни‑на‑минуту. – Скорее! Прячьтесь сюда! – велел старьевщик. Он помог им забраться в тележку и забросал сверху кучей тряпья, А сторожам, которые вскоре подбежали к нему, он сказал: – Вон там ищите! Они туда побежали, – и махнул рукой вдаль. – А ты что тут делаешь? – Я бедный старьевщик. Я устал и остановился передохнуть. И чтобы ему поверили, Бенвенуто присел на край тележки и закурил трубку. Бедный Бенвенуто, он прекрасно понимал, что станет сейчас совсем старым и в несколько минут лишится нескольких месяцев жизни. Но он продолжал сидеть. «Годы, что я теряю сейчас, – думал он, – наверняка продлят жизнь моим друзьям», – и он выпустил изо рта клуб дыма прямо в лицо стражникам. К несчастью, в это самое мгновение у Цоппино защекотало в носу. Тряпки, что укрывали его, были довольно пыльными, и только какой‑нибудь носорог мог бы сказать, что они были надушены. Цоппино попытался лапками зажать себе нос, но слишком поздно вспомнил, что из передних лапок у него осталась только одна. И он громко чихнул. Так громко, что поднял целое облако пыли. Чтобы не подвести Бананито, Цоппино тут же выскочил из тележки и задал стрекача. – Кто это? – удивились стражники. – Кажется, какая‑то собака, – ответил Бенвенуто, – да, собака. Спряталась, должно быть, среди тряпок. Вон как улепетывает. – Ага! – решили стражники. – Раз улепетывает, Еначит, совесть нечиста. Догнать ее! И Цоппино услышал за собой тяжелый топот, услышал тревожные крики и обрадовался: «Если они погонятся за мной, то оставят в покое Бенвенуто и Бананито». Он пробежал почти через весь город, а стражники все гнались за ним, высунув языки. Вот площадь перед королевским дворцом, вот колонна, на которой Цоппино провел однажды такую хорошую ночь… – Ну, последний прыжок, – сказал Цоппино своим лапкам, – и мы будем в безопасности! И лапки с такой готовностью откликнулись на его призыв, что Цоппино, вместо того чтобы вскарабкаться на колонну, со всего разбега налетел на нее и тут же превратился в рисунок – в набросок трехлапого котенка. Правда, в тот момент он не пожалел об этом, потому что стражники остались, как они сами писали потом в донесении, с носом. – Куда она провалилась? – спрашивали они друг друга. – Я видел, как она бросилась к колонне… – Но поблизости никого нет… – Тут что‑то нацарапано. Смотри – какой‑то проказник стащил в школе мел и нарисовал на колонне собаку. – Что ж, пойдем отсюда. Детские каракули – не наше дело. А Бенвенуто между тем катил свою тележку к дому, останавливаясь время от времени, чтобы отдышаться. По пути он даже присел два‑три раза, потому что уже еле держался на ногах от усталости. Словом, когда он выходил из дому, ему было около восьмидесяти лет, а когда вернулся обратно, ему уже перевалило далеко за девяносто. Подбородок Бензенуто уткнулся в грудь, глаза затерялись среди морщин, а голос стал еле слышным, как бы доносящимся из‑под груды опилок: – Бананито, проснись, приехали! Но Бананито его не слышал – он уснул, пригревшись под тряпьем. Глава восемнадцатая в которой вы проститесь с Бенвенуто‑не‑присядь‑ни‑на‑минуту – Что с тобой? Ты разговариваешь со своими тряпками? – За спиной Бенвенуто, который пытался разбудить художника, остановился ночной стражник. – Разговариваю с тряпками? – переспросил Бенвенуто, чтобы выиграть время. – Ну да! Я же слышал, как ты что‑то говорил вот этому чулку. Или ты считал на нем дырки? – Я, должно быть, говорил, сам того не замечая, – пробормотал Бенвенуто, – знаете, так устал… Целый день колесил по городу с этой тележкой. В мои годы это не так‑то просто… – Раз устали, так присядьте и отдохните, – сочувственно посоветовал стражник, – все равно в такой поздний час никто не станет продавать тряпки. – Да, да, присяду, – согласился Бенвенуто и опустился на свою тележку. – Знаете, я тоже с удовольствием отдохнул бы сейчас, – сказал стражник. – Позволите? – Отчего же, присаживайтесь! – Спасибо! Знаете, ведь ночные сторожа тоже устают… И подумать только, когда‑то я хотел стать пианистом, Пианисты всегда играют сидя, и вообще вся их жизнь проходит среди прекрасной музыки. Я даже в школьном сочинении писал об этом. У нас была такая тема – «Кем вы будете, когда вырастете?». Я написал тогда: «Когда вырасту, я стану пианистом, объеду с концертами весь мир, заработаю много аплодисментов и стану знаменитым». Я не нажил славы даже среди воров, потому что до сих пор не поймал еще ни одного из них. Кстати, а вы не вор, случайно? Бенвенуто покачал головой. Он хотел было утешить стражника, но у него уже не было сил. Он чувствовал, как жизнь уходит от него с каждой минутой. Но он не позволял себе подняться и продолжал слушать разглагольствозания стражника. А стражник еще долго говорил о своей работе, о пианино, играть на котором ему так и не удалось научиться, о своих детях. – Старшему уже десять лет, – рассказывал он, – вчера он тоже писал в школе сочинение. Ведь учителя из года в год дают одну и ту же тему – «Кем ты будешь, когда вырастешь?». «Я буду астронавтом, – написал мой сын, – и отправлюсь на спутнике на Луну!» Я очень хотел бы, чтобы так оно и вышло, но годика через два сыну придется бросить школу и подыскать себе работу, потому что одного моего жалованья маловато. А как по‑вашему, это очень трудно – стать астронавтом? Бенвенуто покачал головой. Он хотел еще добавить, что это совсем нетрудно, что в мире нет ничего невозможного, что никогда не следует терять мужества и никогда не надо расставаться со своими мечтами. По стражник даже не увидел, как Бенвенуто покачал головой. Когда он взглянул на него, ему показалось, что Бенвенуто уснул. – Бедный старик, – пробормотал стражник, – видимо, он и в самом деле не на шутку устал. Ну, ладно, продолжим наш обход. И он осторожно, на цыпочках, пошел дальше. Но Бенвенуто продолжал сидеть, даже не шевельнувшись. У него уже не было сил подняться. «Я подожду их так, – вздохнул он про себя, – подожду сидя. Я сделал все, что было в моих силах. Теперь Бананито в безопасности». Мысли Бенвенуто стали путаться, их как бы заволакивало туманом… Откуда‑то издалека до него донеслось вдруг пение – кто‑то напевал колыбельную песенку… Потом он уже больше ничего не слышал. Но колыбельная песенка, друзья мои, не почудилась Бенвенуто. Нет, просто Джельсомино по своему обыкновению тихонько напевал во сне. Голос его сначала заполнил комнату, затем разнесся по всему дому и наконец загремел по всем переулкам. Он разбудил Бананито, и тот вылез из‑под груды тряпья. – Бенвенуто, – позвал он. – Бенвенуто, где мы? Что происходит? Но Бенвенуто уже не мог ответить ему. Художник выбрался из тележки и стал трясти его за плечо, как вдруг заметил, что рука Бенвенуто ледяная. А вокруг все громче звучал голос Джельсомино, певшего нежную колыбельную песенку. Бананито бросился наверх, разбудил Джельсомино и вместе с ним вернулся на улицу. – Он умер! – воскликнул Джельсомино. – Он умер ради нас! Он потратил свои последние годы на то, чтобы спасти нас, пока мы спокойно спали. В это время в конце улицы снова показался стражник, который только что разговаривал с Бенвенуто. – Отнесем его в дом, – предложил Джельсомино. Но Бананито не пришлось помогать ему, потому что Бенвенуто стал теперь легким, как ребенок, и Джельсомино почти не чувствовал его на своих руках. Стражник постоял некоторое время у тележки. «Этот старьевщик живет, наверное, где‑нибудь поблизости, – подумал он, – мне бы надо оштрафовать его за то, что он оставил свою тележку посреди улицы. Но старик был таким добрым… Сделаю вид, будто проходил другой стороной». Бедный Бенвенуто! В его доме не было даже кровати, и пришлось положить его на пол, лишь подсунув под голову подушку. Похороны Бенвенуто состоялись через два дня, после многих других событий, о которых вы еще ничего не знаете и о которых прочтете з следующих главах. На похороны пришли тысячи людей. И хотя каждый из них мог бы рассказать об одном из добрых дел Бенвенуто‑не‑присядь‑ни‑на‑минуту, никто не стал произносить речей, Выступил только один Джельсомино. И первый раз в жизни он пел так тихо, что ничего не разбил и не сломал. Голос его был по‑прежнему сильным, но звучал так мягко и нежно, что все слушавшие его почувствовали, как сердца их становятся лучше и добрее. Но еще раньше, как я уже сказал, Бананито и Джельсомино обнаружили исчезновение котенка Цоппино. Сначала, расстроенные и опечаленные смертью Бенвенуто, они не придали этому особого значения, но потом забеспокоились. – Он был со мной в тележке! – восклицал Бананито. – Я, правда, не видел его среди тряпок, но, представь себе, слышал, как он чихал. – Он, конечно, опять впутался в какую‑нибудь историю, – решил Джельсомино. – Может быть, он вернулся в сумасшедший дом, чтобы выручить тетушку Панноккью и Ромолетту? – Все что‑то делают, – чуть не плача сказал Джельсомино, – один только я сижу сложа руки. Видно, я только и могу, что бить люстры да пугать людей. В таком отчаянии он еще никогда не был. И вдруг у него возникла великолепная мысль, яркая, как утренняя звезда. – Нет! – воскликнул он. – Вы еще увидите, на что я способен! – Куда ты? – удивился Бананито, видя, что Джельсомино вскочил и надевает куртку. – Настал мой черед действовать! – ответил Джельсомино. – А тебе советую сидеть смирно – стражники ищут тебя. Скоро ты услышишь обо мне! И еще как услышишь! Глава девятнадцатая в которой Джельсомино поет во все горло и устраивает страшный переполох После суматохи, вызванной бегством Бананито, в сумасшедшем доме мало‑помалу воцарилось спокойствие уснули пациенты в палатах, уснули стражники в коридорах. Не спал только поваренок на кухне. Он вообще почти никогда не спал, потому что вечно хотел есть и все ночн напролет рылся в мусорном ящике, разыскивая что‑нибудь съедобное. Поваренку не было никакого дела до бегства Бананито и тщетных усилий его преследователей. Вполне понятно, что и до этого паренька, который остановился перед сумасшедшим домом и запел песню, поваренку тоже не было никакого дела. Он уплетал картофельную шелуху и, поглядывая на Джельсомино, качал головой: – Вот уж действительно сумасшедший! Где это видано, чтобы молодой человек распевал серенады перед сумасшедшим домом, а не под окнами красивой девушки! Впрочем, это его дело… Однако, какой сильный голос! Готов спорить, что стражники сейчас заберут его. Но стражники, измученные долгой и напрасной погоней за Цоппино, спали как убитые. Джельсомино, чтобы попробовать голос, запел сначала совсем тихо, а потом постепенно все громче и громче. Поваренок от изумления открыл рот и даже забыл про картофельные очистки. – Вот это да! Даже есть расхотелось! В эту минуту вдребезги разлетелось оконное стекло, возле которого стоял поваренок, и осколки чуть не угодили ему в нос. – Эй! Кто там кидается камнями? И, как бы в ответ на его вопрос, на всех этажах огромного мрачного здания, на всех его этажах одно за другим со страшным звоном посыпались стекла. Стражники разбежались по палатам, решив, что больные подняли восстание, но скоро убедились, что это не так, потому что пациенты хотя и проснулись, вели себя спокойно и с удовольствием слушали пение Джельсомино. – Кто это бьет стекла? – возмущались стражники. – Тише! – шикали на них со всех сторон. – Не мешайте слушать! Какое нам дело до стекол? Они ведь не наши. Потом стали раскалываться на куски железные решетки на окнах. Они ломались, как спички, и, плюхнувшись в ров, камнем шли ко дну. Начальник сумасшедшего дома, узнав о происходящем, задрожал как осиновый лист. – Знаете, мне что‑то стало холодно, – объяснил он секретарям, а про себя подумал: «Началось землетрясение!» Он вызвал служебный автомобиль. – Я еду на доклад к министру! – бросил свой сумасшедший дом на произвол судьбы и спрятался на своей загородной даче. – К министру! – злобно зашипели секретари. – Как же! К министру! Он попросту удрал! А мы должны погибать, как мыши в мышеловке! Ну, нет! Не бывать этому! И один за другим, кто на машине, а кто пешком, они тоже помчались по подъемному мосту. Через мгновение часовые только их и видели. К этому времени почти рассвело. По крышам скользнули первые солнечные лучи. И для Джельсомино это было как бы сигналом: «Пой еще громче!» Если б вы только слышали, как он тогда пел! Его голос вырывался из горла, словно огонь из кратера вулкана. Все деревянные двери сумасшедшего дома давно уже рассыпались в пыль, а железные настолько погнулись, что уже и не походили больше на двери. Заключенные, которые еще оставались в палатах, выбежали теперь в коридор, шумно радуясь неожиданному освобождению. Часовые, служители, стражники сумасшедшего дома тоже поспешили к главным воротам и оттуда через подъемный мост ринулись на площадь. Все они вдруг почему‑то вспомнили о каких‑то важных делах. – Мне нужно вымыть голову моей собачке! – говорил один. – Меня пригласили провести несколько дней у моря! – говорил другой. – А я не сменил воду моим золотым рыбкам и боюсь, как бы они не подохли. Никто не смог откровенно признаться, что просто‑напросто струсил, – слишком сильна была привычка лгать. Словом, очень скоро из всего персонала сумасшедшего дома в нем остался один только поваренок с кочерыжкой в руках. Он так и стоял, открыв от изумления рот. Впервые в жизни ему не хотелось есть, и в его голове, словно струя свежего воздуха, пронеслась какая‑то хорошая мысль. Ромолетта первая в палате заметила, что стражники удрали. – А чего же мы ждем? Тоже надо бежать! – предложила она тетушке Панноккье. – Это против всех порядков, – возразила старая синьора. – Но, с другой стороны, ведь все порядки против нас. Поэтому – бежим! Они взялись за руки и устремились к лестнице, по которой уже неслись вниз десятки людей. Сумятица была невероятная. Но тетушка Панноккья моментально различила в многоголосом шуме нежные голоса своих котов. А верные ученики Цоппино тоже, в свою очередь, сразу же отыскали среди пестрой толпы бегущих высокую старуху с суровым лицом. Вскоре коты, громко мяукая, со всех сторон попрыгали на руки к своей покровительнице. – Ну‑ну, – заворчала тетушка Панноккья прослезившись, – пойдемте домой. Один, два, три, четыре… Все тут? Семь, восемь! Даже на одного больше! Восьмым оказался наш старый знакомый – Тузик. На руках у тетушки Панноккьи хватило места и для него. В это время Джельсомино перестал петь и принялся расспрашивать всех убегавших из сумасшедшего дома о Цоппино. Но никто ничего не знал о котенке. Тут уж Джельсомино совсем потерял терпение. – Остался там кто‑нибудь? – спросил он, показывая на сумасшедший дом. – Никого, ни души! – ответили ему. – Ну, тогда смотрите! Он набрал полную грудь воздуха, как пловец перед прыжком в воду, сложил руки рупором, чтобы направить звук в нужном направлении, и испустил особенно громкий, просто невероятно громкий крик. Если у обитателей Марса и Венеры есть уши, то и они, конечно, слышали его на этот раз. Достаточно вам сказать, что здание сумасшедшего дома закачалось, словно на него налетел сильнейший ураган. С крыши во все стороны брызнули черепицы, здание накренилось, зашаталось и со страшным грохотом рухнуло в ров, подняв тысячи брызг. Все это произошло в одну минуту. Подтвердить может поваренок – он оставался на кухне до последнего мгновения и едва успел броситься в ров, чтобы переплыть его. На площадь он выбрался за миг до того, как все рухнуло. А когда стены обвалились, громкое радостное «ура!» разнеслось по площади, и как раз в этот момент взошло солнце, словно кто‑то предупредил его: «Скорее, поторопись, не то упустишь замечательное зрелище!» Восхищенный народ столпился вокруг Джельсомино таким плотным кольцом, что даже журналистам не удавалось приблизиться к нашему певцу и попросить его поделиться своими впечатлениями. Им пришлось удовольствоваться беседой с Калимеро Денежным Мешком, который угрюмо стоял в стороне. – Не могли бы вы сказать несколько слов для газеты «Вечерняя ложь»? – обратились к нему журналисты. – Мяу! – ответил Калимеро и повернулся к ним спиной. – Изумительно! – вскричали журналисты. – Стало быть, вы один из очевидцев! Так расскажите нам, каким образом здесь ничего не случилось? – Мяу! – снова ответил Калимеро. – Чудесно! Значит, мы можем самым категорическим образом опровергнуть, что сумасшедший дом разрушен и заключенные разбежались по городу! – Да поймите вы наконец, – вдруг рявкнул на них Калимеро, – поймите же вы наконец, что я – кот! – То есть вы хотите сказать – собака? Ведь вы мяукаете совсем по‑собачьи! – Да нет же, я – кот! Самый настоящий кот и ловлю настоящих мышей! Вот и сейчас я отлично вас вижу. Можете попрятаться куда угодно, меня вы не проведете! Все равно вы – мыши, и все до одной попадете мне в лапы. Мяу! Мяу! Курняу! И, сказав это, Калимеро подпрыгнул и припал к земле. Журналисты поспешно спрятали свои авторучки и в страхе забрались в автомобили. А отчаянно мяукавший Калимеро пролежал на том месте до самого вечера, пока его не подобрал какой‑то сострадательный прохожий и не отправил в больницу. Ровно через час вышел экстренный выпуск «Вечерней лжи». Всю первую страницу занимал огромный заголовок, набранный большущими буквами: НОВАЯ НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ПРОДЕЛКА ПЕВЦА ДЖЕЛЬСОМИНО. СВОИМ ПЕНИЕМ ОН НЕ РАЗРУШИЛ ДО ОСНОВАНИЯ СУМАСШЕДШИЙ ДОМ! Редактор газеты потирал от удовольствия руки: – Славненькое опроверженьице! Сегодня мы продадим по крайней мере сто тысяч экземпляров… Но вышло наоборот. Мальчишки‑газетчики, продававшие «Вечернюю ложь», стали скоро возвращаться в редакцию. Все они тащили обратно кипы нераспроданных газет. Никто не пожелал купить ни одного номера. – Как? – вскричал редактор. – Что же тогда люди читают? Может быть, календарь? – Нет, синьор редактор, – ответил какой‑то мальчишка похрабрей, – календарь люди тоже не читают. Куда он годится, если декабрь в нем называется августом? Оттого, что изменилось название месяца, никому ие станет теплее. Все смеются нам прямо в лицо и советуют делать из ваших газет кораблики. В эту минуту в комнату вбежала собачка редактора. Она только что вернулась с прогулки по городу, на которую сама себя сводила. – Кис‑кис! Иди сюда! Иди сюда, мой котеночек! – обрадованно позвал ее редактор. – Гав! Гав! – ответила ему собака. – Что? Да ты, кажется, лаешь? Вместо ответа собака дружелюбно вильнула хвостом и залаяла еще громче. – Да ведь это конец света! – вскричал редактор вытирая со лба пот. – Конец света! Но это был всего лишь конец Королевства Лжи. После того как рухнул сумасшедший дом, на свободе оказались сотни правдивых людей. В городе появились лающие собаки, мяукающие коты, лошади, которые ржали по всем правилам зоологии и грамматики… В городе вспыхнула эпидемия правды, и большинство населения уже заболело ею. Торговцы спешили сменить ярлыки на своих товарах. Какой‑то булочник снял вывеску, на которой было написано «Канцелярские товары», перевернул ее и на обратной стороне углем написал «Хлеб». Перед его лавкой сразу же столпился народ, и люди стали шумно выражать ему свое одобрение. Но больше всего народу собралось на площади перед королевским дворцом. Этой толпой предводительствовал Джельсомино. Он громко распевал свои песни, и люди сбегались на его голос со всех концов города и даже из окрестных сел. Джакомоне увидел из окна своего дворца эту огромную толпу и радостно захлопал в ладоши. – Скорее! Скорее! – заторопил он своих придворных. – Скорее! Мой народ хочет, чтобы я произнес речь. Смотрите, люди собираются, чтобы поздравить меня с праздником! – Гм, а какой же сегодня праздник? – спрашивали придворные друг друга. Может быть, это покажется вам странным, но они еще ничего не знали о случившемся. Королевские сыщики, вместо того чтобы сообщить обо всем во дворец, попрятались кто куда. С другой стороны, коты, жившие во дворце короля Джакомоне, еще лаяли, – эти бедняги была последними лающими котами во всем королевстве. Глава двадцатая в которой Джельсомино своим пением изгоняет из страны короля Джакомоне Никакой книги судеб, как вы знаете, на свете не существует. Нет такой книги, в которой предсказывалось бы все, что должно случиться. Чтобы написать подобную книгу, нужно быть, по меньшей мере, редактором газеты «Вечерняя ложь». Одним словом, книги судеб нет и не было даже во времена короля Джакомоне. И очень жаль, потому что, будь у короля такая книга, он мог бы прочесть в ней то, что должно было случиться в этот день, а именно: «Сегодня король Джакомоне не произнесет речи!» Действительно, в то время как Джакомоне с нетерпением ждал, пока слуги откроют ему двери балкона, по всему дворцу, откликаясь на голос Джельсомино, со звоном посыпались стекла. – Нельзя ли поосторожнее?! – закричал Джакомоне слугам. В ответ он только услышал: «Трах‑тах‑тах‑тах‑тах!», которое донеслось из его спальни. – Зеркало! – вскричал король. – Кто разбил мое любимое зеркало? Удивленный, что никто не отвечает, его величество осмотрелся вокруг. Увы! Он остался совсем один. Министры, адмиралы, придворные и камергеры при первом же сигнале опасности, то есть при первой же высокой ноте Джельсомино, бросились по своим комнатам. Они без лишних слов отшвырнули прочь свои роскошные наряды, которые носили столько лет, и достали из‑под кроватей старые чемоданы со своими пиратскими одеждами, бормоча при этом: – Если не надевать на глаз черную повязку, то я, пожалуй, смогу сойти за городского мусорщика. Или же: – Если не пристегивать деревянную руку, никто меня не узнает. При Джакомоне осталось только двое слуг, в обязанности которых входило открывать и закрывать балконные двери. И хотя стекол в дверях балкона уже не было, слуги стояли как вкопанные и время от времени протирали дверные ручки своими кружевными манжетами. – Бегите уж и вы заодно, – вздохнул Джакомоне, – все равно дворец сейчас рухнет. Действительно, в этот момент, словно хлопушки, стали лопаться лампочки в люстрах – это Джельсомино запел в полную силу. Слуги не заставили себя просить. Пятясь и кланяясь через каждые три шага, они добрались до двери, ведущей на лестницу. Тут они повернулись и, чтобы поскорее спуститься, съехали вниз по перилам. А Джакомоне прошел в свою комнату, снял королевский наряд и надел костюм простого горожанина, который купил когда‑то, чтобы неузнанным ходить по улицам своего города и слушать, что о нем говорят. (Правда, ему быстро разонравилось это занятие и он предпочел посылать в город своих сыщиков.) Костюм был коричневого цвета, он одинаково подошел бы и банковскому служащему, и профессору философии. А как хорошо сочетался коричневый цвет с оранжевым париком! Но, к сожалению, приходилось расстаться и с париком: он был слишком хорошо известен людям, куда лучше самой королевской короны. – Мой любимый парик! – вздохнул Джакомоне. – Мои дорогие парики! – И он открыл шкаф, где ровными рядами висели его парики, похожие на головы марионеток, приготовленных к спектаклю. Тут уж Джакомоне не смог удержаться. Он схватил добрую дюжину париков и сунул их в чемодан. – Я возьму вас с собой в изгнанье! Вы будете напоминать мне об этих невозвратных счастливых днях! И бывший король спустился по лестнице, но не в подвал, как это сделали его придворные, которые, словно мыши, удирали из дворца по канализационным трубам. Он вышел в парк. Ведь его уже тоже можно было не считать королевским. Но все равно он был прекрасным, зеленым, полным запахов цветов. Джакомоне подышал еще немного этой поистине королевской атмосферой, затем открыл небольшую калитку, выходящую в какой‑то переулок, убедился, что его никто не видит, и, пройдя метров сто, оказался на площади, в самой гуще народа, который восторженно приветствовал нашего Джельсомино. Никто не узнал короля – ведь он впервые появился на улице лысым. Коричневый костюм и чемоданчик, который он держал в руке, придавали ему вид приезжего коммерсанта. – Вы, должно быть, не здешний? – вдруг спросил его какой‑то человек, дружески хлопнув по плечу. – Послушайте, послушайте, как поет наш Джельсомино! Вон он там, видите? Тот самый паренек… Увидев его на велосипедных гонках, вы не поставили бы за него и двух сольдо. А между тем слышите, какой голос? – Слышу, слышу, – пробормотал Джакомоне, а про себя добавил: «И вижу!» Он действительно увидел, как разлетелся на куски его любимый балкон, увидел то, о чем вы, наверное, уже догадываетесь, – королевский дворец рухнул, как карточный домик, которому надоело стоять, и целое облако пыли поднялось к небу. Тогда Джельсомино взял еще одну высокую ноту, чтобы разогнать пыль, и все увидели на месте дворца лишь груду развалин. – Кстати, – снова обратился к Джакомоне его сосед, – вам никто не говорил, что у вас великолепная лысина? Ведь вы не обидитесь на меня за эти слова, правда? Взгляните вот на мою. Джакомоне провел рукой по своей голове и посмотрел на голову своего соседа, которая была круглой и гладкой, как резиновый мяч. – В самом деле, прекрасная лысина, – согласился Джакомоне. – Ну что вы! Лысина как лысина… Вот ваша – это да! Ваша – просто блестящая! Особенно сейчас, при солнце. Она так сверкает, что глазам больно. – Ну что вы! Это слишком любезно с вашей стороны, – пробормотал Джакомоне. – Да нет же, я нисколько не преувеличиваю! Знаете, что я вам скажу? Если б вы были членом нашего клуба лысых, то вас непременно избрали бы его президентом. – Президентом? – Да, и единогласно! – А что, разве есть такой клуб лысых? – Конечно! Правда, до вчерашнего дня он существовал нелегально, но теперь он станет легальным. В него входят лучшие граждане нашего города. И знаете, стать членом клуба не так уже трудно. Нужно только, чтобы на голове у вас не было ни одного волоса. Находятся даже люди, которые вырывают себе волосы только ради того, чтобы войти в наш клуб. – И вы говорите, что я… – Ну да, вы могли бы стать президентом нашего клуба. Готов спорить на все что угодно! Вот когда Джакомоне по‑настоящему расстроился, «Значит, – подумал он, – я жестоко ошибся в выборе профессии. Вся моя жизнь – это сплошная ошибка. А теперь слишком поздно, чтобы начинать сначала». Воспользовавшись общей толкотней, Джакомоне улизнул от своего собеседника, выбрался из толпы и пошел по безлюдным улицам. А в чемодане у него грустно шуршали двенадцать париков. Несколько раз он замечал, как из канализационных люков выглядывали головы, которые он как будто где‑то уже видел раньше. Не его ли это пираты? Но головы эти сразу же исчезали при виде этого толстого лысого гражданина в коричневом костюме. Бывший король направился было к реке, решив положить конец своей неудавшейся жизни. Но, подойдя к воде, он передумал. Открыв чемодан, он вытащил из него парики и один за другим побросал их в воду. – Прощайте, – прошептал Джакомоне, – прощайте, мои дорогие маленькие лгуны! И парики поплыли по воде, но не затерялись бесследно. В тот же день их выудили мальчишки, что разбойничают на речных берегах не хуже крокодилов. Мальчишки высушили парики на солнце, напялили их себе на головы и устроили веселое шествие. Они пели песни и громко смеялись, им было невдомек, что они справляют поминки по владычеству короля Джакомоне. Надо сказать, что самому Джакомоне еще повезло. Ведь он может просто уйти из своего королевства и даже, пожалуй, станет президентом или, по крайней мере, секретарем какого‑нибудь клуба лысых. Ну а пока он идет куда глаза глядят, вернемся в город и бросим последний взгляд на площадь перед дворцом. Окончив свою разрушительную песню, Джельсомино вытер со лба пот и сказал: – Ну вот… С этим тоже покончено… – Но на душе у него было тяжело: Цоппино все еще не отыскался. – Где же он может быть? – спрашивал себя наш герой. – Я бы не хотел, чтобы он остался под развалинами сумасшедшего дома. Так недолго и до беды. Но толпа отвлекла его от грустных мыслей. – Колонна! – кричали со всех сторон. – Нужно сломать колонну! – Зачем? – На ней изображены походы короля Джакомоне. А это ложь, потому что Джакомоне никогда и носа не показывал из своего дворца! – Хорошо, – согласился Джельсомино, – колонне я тоже пропою серенаду по всем правилам. Разойдитесь немного, чтобы она никого не придавила. Люди, что стояли вокруг колонны, сразу же попятились, толпа на всей площади всколыхнулась, словно вода в ванне. И тогда Джельсомино увидел там, на колонне, в каких‑нибудь двух метрах от земли хорошо знакомый рисунок трехлапого котенка. – Цоппино! – радостно закричал он. Рисунок заколебался, его линии на мгновение изогнулись, но затем снова застыли неподвижно. – Цоппино! – еще громче позвал Джельсомино. На этот раз его голос проник в мрамор, преодолел его твердость, Цоппино отделился от колонны и спрыгнул на землю. – Уф! До чего же хорошо! – промяукал он, целуя Джельсомино в щеку. – Если б не ты, я бы так и остался приклеенным к этой колонне, и меня в конце концов смыло бы дождями. Я люблю чистоту – это всем известно. Но умереть смытым мне ничуть не улыбается… – Но вы совсем забыли обо мне, друзья мои, – услышали они вдруг голос художника Бананито. Раздав направо и налево немало хороших толчков и пинков, он наконец протиснулся сквозь толпу к своим товарищам. – Если с тобой еще раз случится что‑нибудь подобное, я нарисую тебя заново, мой Цоппино, и ты станешь еще более красивым и совсем настоящим! Трем друзьям, которые только что встретились, нужно многое рассказать друг другу. Поэтому оставим их в покое. Ну а колонна? А она никому не мешает. Наоборот, ложь, изображенная на ней, будет напоминать людям о том, что когда‑то в их стране властвовал бессовестный лгун и что достаточно было однажды только хорошо спеть песню, чтобы разрушить все его королевство. Глава двадцать первая в которой Джельсомино, чтобы никого не обидеть, забивает гол, а за ним и другой Эта история будет совсем закончена, когда я сообщу вам самые последние новости. Дело в том, что, торопясь дописать предыдущую главу, я совсем забыл, что в кармане у меня лежат заметки, которые я сделал в тот день, когда Джельсомино рассказал мне о своих приключениях в Стране Лгунов. Из этих заметок явствует, в частности, что никто, никогда, нигде и ничего не слышал больше о короле Джакомоне. Поэтому я даже не могу вам сказать, стал ли он порядочным человеком или же пиратская натура взяла в нем верх и опять повлекла по дурной дороге. Из этих заметок я узнал также, что Джельсомино, который был, в общем, доволен своими делами, проходя по главной площади, каждый раз чувствовал себя так неловко, словно в ботинок ему попал камешек. – Разве так уж нужно было разрушать дворец и превращать его в груду развалин? – упрекал он себя. – Разбей я лишь несколько стекол, Джакомоне все равно бы только и видели. А потом можно было бы позвать стекольщика, и все было бы в порядке. Но вскоре Бананито позаботился о том, чтобы избавить друга от этого камешка. Он восстановил дворец своим обычным способом – при помощи нескольких листов бумаги и коробки красок. Он потратил на это полдня и не забыл даже про балкон. И когда на фасаде нового дворца появился балкон, люди потребовали, чтобы Бананито поднялся на него и произнес речь. – Послушайте моего совета, – сказал Бананито, – издайте закон, запрещающий кому бы то ни было произносить речи с этого балкона. К тому же я художник, а не оратор. А если вам так уж хочется услышать речь, то обратитесь лучше к Джельсомино. В этот момент на балконе появился Цоппино: – Мяу! Мяу! Курняу! Люди зааплодировали ему и не стали больше требовать никаких речей. Из другого листка, найденного в кармане, я узнал, что тетушка Панноккья стала директором института по охране бездомных котов. И это очень хорошо. Уж теперь‑то можно не опасаться, что кто‑нибудь заставит котов лаять. Ромолетта вернулась в школу и сейчас, наверное, сидит в классе. Только не за партой, а за столом – у нее было достаточно времени, чтобы стать учительницей. И наконец, на самом маленьком листке я нашел только одну строчку: «Война закончилась со счетом один‑один». Вы только подумайте – я чуть не забыл рассказать вам о войне! Это произошло через несколько дней после бегства короля Джакомоне. Оказывается, Джакомоне, рассчитывая на пушки, которые нарисует ему Бананито с помощью своего карандаша, втайне от своих подданных объявил войну одному из соседних государств. Самую настоящую войну, так что армии обоих государств уже отправились к границе, чтобы встретиться там и сражаться не на жизнь, а на смерть. – Но мы совсем не хотим воевать, – заявили новые министры. – Мы же не такие пираты, как Джако‑моне… Один журналист отправился к Джельсомино, который теперь всерьез занимался музыкой, готовясь выступить с настоящим концертом. – Что вы думаете о войне? – спросил его журналист. – О войне? – удивился Джельсомино. – Предложите противникам устроить вместо войны хорошую футбольную встречу. Если при этом и окажется несколько ушибленных коленок, то крови, во всяком случае, прольется очень мало. К счастью, эта мысль пришлась по душе и другой стороне, потому что там тоже никто не хотел воевать. И вот в одно из ближайших воскресений состоялся футбольный матч. Само собой разумеется, что Джельсомино болел за свою команду и так увлекся, что в один из самых острых моментов не выдержал и закричал: «Бей!» Тут мяч влетел прямехонько в сетку ворот противника, как это уже случилось в самой первой главе. Но в ту же минуту Джельсомино закричал: – Мы хотим только честной победы. В спорте не должно быть никакого обмана! И немедленно забил гол в другие ворота. Я уверен, что на его месте вы бы, конечно, сделали то же самое. Источник: http://vogelz.ru/ | |
|
| |
| Просмотров: 1016 | |